Владимир Свержин - Фехтмейстер

Лунев молча смотрел на государя, понимая, что всякие его слова в этот момент излишни. Он весь обратился в слух, стараясь не упустить ни единого слова, быть может, уже таящего ответ на еще не произнесенный вопрос. Между тем император продолжал:

— Нам стало известно, увы, почти случайно, что в стране вновь пробиваются ядовитые всходы заговора. И это в дни, когда Россия изнемогает, сражаясь против жестокого врага! Более того, на сей раз, к величайшему сожалению, речь идет не о пролетариях и землепашцах, смущаемых пустыми речами всякого рода фанфаронов, социалистов и либеральных глупцов. Теперь скверна зародилась где-то здесь, в непосредственной близости от трона. По сути, ныне я не могу верить никому, исключая, понятное дело, семью и нескольких самых верных, преданных мне людей. Но и в этом случае нельзя быть до конца спокойным. Ибо, как сообщает наш источник, к заговору могут быть причастны даже кое-кто из великих князей. Такое положение дел воистину нетерпимо! — Николай II встал, прошелся по кабинету и остановился у небольшого столика, сервированного на двоих. — К чему, я вас спрашиваю, победы над германцами, австрияками и турками, когда враг уже здесь? — Возбужденный собственной речью император для убедительности хлопнул ладонью по темной палисандровой столешнице, заставив жалобно звякнуть серебряное блюдо с фруктами. — Как вы сами понимаете, мы должны немедленно пресечь злоумышления наших врагов. Сугубая решительность и бескомпромиссность! Здесь у меня вся надежда на вас.

— Слушаюсь, ваше величество! — резко поднимаясь с обитого светлым атласом кресла, отчеканил Лунев, силясь унять внезапное сердцебиение. — Сделаю все, что в человеческих силах!

— Итак, Платон Аристархович, — вновь делая знак садиться, заговорил император. — Мне не хотелось бы огорчать достойнейшего командующего моей Кавказской армией генерала Юденича, который просит вас к себе начальником контрразведки, но, увы, придется. Нынче же вы будете зачислены офицером для особых поручений в мою походную канцелярию. Я даю вам полную свободу действий. Начальник моей личной охраны полковник Спиридович еще утром получил распоряжение оказывать вам, господин полковник, все необходимое содействие. Такие же рескрипты нынче получат полиция и жандармерия. Расходы по этому делу я беру целиком на себя, дабы не обременять казну и не вдаваться в лишние дебаты. Мне нужен результат. Чем скорее, тем лучше. Особо же полагаюсь на ваше умение хранить тайны.

— Я могу ознакомиться с документами, на основании которых строятся такие… — полковник Лунев замешкался, подыскивая слова, — тяжелые подозрения? Если, конечно, подобные документы вообще имеются.

— Имеются, — кивнул Николай, досадливо кривя губы. — И вы с ними непременно ознакомитесь.

Всю обратную дорогу полковник Лунев размышлял об услышанном и увиденном. Начавший падать снег быстро превратился в густую метель, и поезд тащился медленно, словно впереди шел кто-то с лопатой, расчищая заметенные рельсы. Заглянувший было проводник негромко предложил чай, но, увидев, что полковник в новеньких золотых эполетах и при флигель-адъютантских аксельбантах погружен в собственные мысли, поспешил ретироваться, дабы не тревожить его высокоблагородие.

Царскосельская железная дорога, связывавшая Санкт-Петербург, или как его теперь величали — Петроград, с любимой резиденцией государя и его семьи, постоянно видела в своих вагонах весьма значительных персон и потому вполне оправданно могла гордиться предупредительностью и сообразительностью служащих.

Сейчас вагон был едва ли не наполовину пуст. Дачи и загородные дома в эту пору обезлюдели, лишь те, кого служба удерживала вдали от столицы, спешили добраться до ночи к родным очагам.

Платон Аристархович глядел на разгул стихии за вагонными стеклами, пытаясь ответить на самый банальный вопрос: «Почему я?» Почему именно ему, военному контрразведчику, а не хранителям державного покоя — жандармам, или на худой конец дворцовой полиции, нынче поручено разбираться с этим заговором? Да, за ним числилось несколько дел весьма щекотливого свойства, неизменно завершавшихся победой. Он не был новичком в тайной войне сильных мира сего… И все же, почему он?

Впрочем, к чему мудрить, отрешение законного государя от власти, какими бы благими намерениями оно ни прикрывалось, есть несомненное государственное преступление. Теперь же, в часы войны, это еще и преступление военное. А стало быть, кому, как не военной контрразведке, им заниматься? Логично? Вполне! Значит, сомнения прочь, господин полковник, и марш-марш!

Первым делом надлежит сформировать группу из людей надежных, проверенных и знающих дело наилучшим образом. Знать бы только, где ж таких нынче сыскать? Старые испытанные соратники как один в действующей армии: кто вот так, как он, в контрразведывательных отделениях, а кто и попросту строевыми офицерами.

Великая беда для России — отсутствие правильных разведывательных и контрразведывательных служб. Все случайно, все кавалерийским наскоком. Сегодня ты состоишь при Особом Делопроизводстве главного управления Генерального штаба и решаешь, быть может, участь державы, а завтра — начальственный ветер переменился, и ступай полком командовать!

Лунев неспешно перебирал в памяти имена тех, кто мог бы сослужить добрую службу в этом непростом деле… Нет, никого.

Хотя, впрочем, почему же нет? Платон Аристархович невольно улыбнулся. Пред внутренним его взором возникла тучная фигура забавного человечка, напоминавшего небольшой монгольфьер в золотом пенсне. Сходство увеличивалось еще и тем, что коротышка пыхтел при ходьбе, точно горелка под воздушным шаром. Звался сей яркий образчик человеческой породы Христиан Густавович Снурре. Коллежский асессор и кавалер. При всей своей внешней непрезентабельности этот потомок шведского вахмистра, взятого в плен еще при Шлиссельбургской баталии, был самым въедливым, самым тщательным архивистом в департаменте полиции. А архивы, как гласила популярная в коридорах Особого Делопроизводства пословица, — есть верная смерть шпиона.

Здесь, кажется, предстояло иметь дело с врагом внутренним. Но — кто знает, кто знает! Наверняка Снурре должен быть в Петрограде. Невероятно, чтоб Христиана Густавовича отправили на фронт, а уж добровольцем представить его — и подавно сверх всяких фантазий!

Стройный ход мыслей Лунева был прерван самым неожиданным и бесцеремонным образом.

— Ах ты, шпионка! — донеслось из коридора. — Ах, гадючье семя!

— Помилосердствуйте, господин штабс-капитан! Да что ж вы такое делаете-с?! — Второй голос, не такой яростный, скорее испуганный, принадлежал давешнему служителю Царскосельской железной дороги.