Владимир Свержин - Фехтмейстер

— Я обещала ему неожиданное повышение по службе и удачную женитьбу. Капитана Миклоша Эстерхази назначили адъютантом императора. Там на приеме в честь дня рождения Франца-Иосифа он познакомился с герцогиней Саксен-Кобург-Готской и вскоре стал ее мужем. Он и без того был весьма богат, женитьба же сделала его богатым несметно. На радостях он предложил мне хорошее ежемесячное содержание, если я уеду из империи куда-нибудь подальше.

— Боялся очернить свое имя?

— Конечно, — вздохнула рассказчица. — Ведь меня разыскивали по всей Европе. А доказать свою непричастность к этому ужасному убийству я не могла. Полагаю, что в нем замешаны нотеры — стражи, опасавшиеся, что отец укажет посторонним дорогу в священный город.

— Но в таком случае эти изуверы, должно быть, угрожают и вам?

— Возможно, увы, и такое, — печально согласилась Лаис, — потому-то я и решилась скрыться у самого края земного круга. Но как знать, быть может, враг притаился совсем рядом? Быть может, там? — Она сделала широкий жест. Лунев повернул голову в сторону окна, за которым темнели эллинги Воздухоплавательного Поля. В прежние дни петербуржцы радостно следили здесь за полетами воздушных шаров и даже настоящего дирижабля, казавшегося чудом инженерной мысли. При этом воспоминании в уме Лунева вновь всплыла неказистая фигура коллежского асессора Снурре. «И все же надо проверить, что об этой девице имеется в архиве департамента полиции».

— Я вижу, господин полковник, вас мучает вопрос. Задайте его, я вовсе не обижусь.

— О чем, собственно, речь? — с удивлением, смешанным с опаской, проговорил Лунев.

— Вы же хотите знать, для чего я рассказываю вам все это?

— Ну, положим.

— Как только я увидела вас, я поняла, что нити наших судеб крепко переплетены.

— Даже так, вы можете видеть нити судеб?

— Не всегда, довольно редко, но порой могу. И в этот раз мне представляется, что от того, как повернется ваша судьба, а вместе с ней и моя, будет зависеть будущее России.

Платон Аристархович неспешно шел по Садовой улице. Его радовал вид заснеженных домов, строгих и чопорных, будто взирающих на пешеходов с оценивающим интересом. Забавляли снежинки, белой мошкарой кружащие вокруг фонарей. Это был просто-таки невероятный, сказочный рождественский снег, неслышно заметающий город, снег без снарядных воронок и торчащих осколков развороченных екали, главное, без грязно-бурых пятен запекшейся крови.

Встречные пешеходы кидали порою на Лунева недоуменные взгляды, им было невдомек, что могло вызвать странную, беззаботную улыбку на лице сурового на вид полковника. Они не понимали, не могли понять, каково это — идти, не ожидая, что из темноты вдруг с предсмертным свистом вылетит снаряд, или где-то поблизости, точно кто-то рванул в клочья брезент, похоронит ночную тишь пулеметная очередь…

Мир этих людей был по-своему полон войной, по-своему сложен и опасен, а потому улыбка на губах прогуливающегося по Садовой полковника казалась им неуместной.

Госпожу Эстер у здания вокзала ожидали запряженные тройкой сани, но Платон Аристархович отказался от ее любезного предложения доставить прямо к дому «благородного спасителя». Его радовала возможность неспешно пройтись по улицам, по которым в последний раз довелось вот так хаживать бог весть сколько лет назад. Остановив извозчика в изрядном отдалении от своего жилья, он шел, продолжая размышления, прерванные внезапным появлением «сей романтической особы». По всему, его новая знакомая не годилась в шпионки, и все же мысли полковника, то и дело сбиваясь с правильного, стройного течения, возвращались к недавней спутнице. «Вот же незадача!» — Лунев тряхнул головой, отгоняя навязчивый образ.

«Не ходи в Апраксин двор, там сидит на воре вор! — внезапно припомнился ему услышанный когда-то детский стишок. — Отправляйся на Сенную, там обвесят и надуют!» Сенная площадь осталась позади. Впереди, озаренные пробивающимся из окон светом, маячили строгие чугунные решетки Пажеского корпуса.

«Возможно, в жандармерии на эту красотку имеется увесистый том, — неведомо чему усмехнулся контрразведчик, против воли возвращаясь к недавней спутнице… — Да, занятная штучка. Надо бы узнать, чем она занимается в то время, когда не ездит в поездах и не попадает в передряги с упившимися вояками. Уж точно не модисткой служит! — Он зачерпнул пригоршню снега, неспешно скатал и запустил немудрящий метательный снаряд в фонарный столб. — Впрочем, может, и вовсе ничем толком не занимается. Она ведь сказала, что брат выделил ей неплохое содержание. Тот, и вправду, очень богат, что и говорить. В последние годы только и слышно: „Миклош Эстерхази купил то, приобрел это“. Одна его коллекция бриллиантов чего стоит?! Поговаривают, богатство его не уступает размерами состоянию Ротшильдов. Возможно, поэтому князь и решил выделить новоприобретенной сестре денег и отправить с глаз долой — чтоб фамилию не позорила.

Еще бы! С такой-то родней кому захочется очутиться в центре скандала! Если и впрямь эта милая кокетка не лжет, то выходит, что она в родстве и свойстве едва ли не со всеми монаршими дворами Европы! Даже у нас. — Лунев напряг память, вызывая в уме заученные еще в Академии Генерального Штаба родственные связи европейских коронованных особ. — Да что далеко ходить — супруга великого князя Кирилла Владимировича, царского кузена, — старшая сестра ее новой невестки. Занятно, весьма занятно! Хотя подобные связи действительно объясняют особое положение госпожи Эстер».

Он остановился возле освещенной витрины магазина. «Граммофоны и пишущие машины», — гласила вычурная надпись на вывеске. Было уже довольно поздно, но за стеклом еще горел свет. Военная пора заставляла торговцев с остервенением бороться за каждого покупателя, работать, не считая часов, до последнего клиента!

«Пишущие машины», — по слогам повторил Лунев, волевым усилием переключаясь с таинственной служительницы храма Эстер на имевшиеся в деле о заговоре улики. Таковых на сей момент было совсем немного, и потому на общем безликом фоне служебной переписки между инстанциями особо выделялась одна бумага, строго говоря, и послужившая детонатором, воспламенившим кажущийся мир и покой императорского двора.

Это было письмо, перехваченное военной цензурой в Харькове. Вернее, письмо не было перехвачено. Его доставил в полицию обычный почтальон, заявив, что на его участке нет указанного адреса. Конверт бесхозного послания сильно пострадал, должно быть, от дождя, буквы по большей мере расплылись и были абсолютно неразборчивы. И все же первые литеры названия улицы читались ясно: «Рыб…». В городе имелась улица Рыбная, но указанного номера на ней не оказалось, да и обозначенного в качестве адресата «полковника» никто из окрестных жителей не знал и припомнить не мог.