Анна Ткач - Санчо-Пансо для Дон-Кихота Полярного

И ведь даже не стонет. Еще и дрыгается, впервые вижу вертуна- ревматика. Обычно они пластом лежат, суставы боятся потревожить.

Странно, что про горло не знает. Хотя почему – врачи его небось догнать не могли, чтобы рассказать!

А сейчас-то не сбежит – и меня, разумеется, немедленно с энтузиазмом понесло отвечать по второму билету, о ревмококках, об их локализации, и что такое миндальный лимфоэпителий, уникальная пористая ткань, и каким образом ее промывают… И ингридиенты для раствора: йод, соль, лакричная настойка, жаль – новейшего солянокислого кристаллического порошка нет!

Викентия Андреевича, которому я вечный должник, пользую.

– Ах, не того ли патриархального надзирателя… – догадался Колчак, осекся, махнул в мою сторону ресницами, но счел что все равно уже непоправимо проболтался и закончил: – который меня в соответствии с Табелем о рангах титулует?

– Того самого, если вицмундир носит, – ухмыляюсь. Интересно, что патриархальный – никакой он не надзиратель, надзирателем я его служить пристроил, он при царе начальник тюрьмы был, а генералам "верховного" не по вкусу пришелся, на пенсион живо спровадили… – адмиралу успел обо мне наговорить?.. Небось с три короба, я у него на языке надежно сижу. – Он меня пожалел когда-то… – счел нужным успокоить арестанта, испугавшегося тюремщика скомпрометировать.

А испуганный оглядел меня с большим любопытством в очередной раз и говорит:

– Я согласен, доктор, промывайте… А что за солянокислые кристаллы такие? – это называется – сам напросился. Я небрежно говорю:

– Кристаллы?.. Диэтоксидиаминоакридина кристаллы…

А он вдруг как фыркнет себе под породистый нос:

– Морока-то до чего раствор получать… Молочный что ли..?

Ничего себе у нас адмиралы водятся в фармацевтике образованные!

Моя обалдевшая рожа ему не понравилась, не любит Колчак злорадствовать:

– Я же минер по специальности, – говорит осторожно.

Ну минер, ну и что, слыхал, да и кто в России того не слышал, как он вражеским кораблям проходу не давал, хотя… Хотя логически: если во взрывчатых веществах разбирается, то и вообще химию должен знать?

Получается, должен и знает отлично.

Думаете, он унялся?..

– Вы где служите, господин комиссар, – вдруг заявляет решительно – я вмиг понял: это он предыдущими вопросами себя настраивал, а главный-то вот выглянул: – в "чрезвычайке" конечно?..

– Председатель губчека, – киваю с запинкой, потому что аж две недели в должности: колоссальный опыт…

Колчак завозился, пытаясь сесть. Тоже мне официоз. Придержал его, он щурится, нравится ему моя забота, потом в глаза мне пристально заглядывает – и совершенно серьезно, вот партбилетом клянусь, что именно так и сказал:

– Я должен просить у вас прощения, господин председатель ЧК. Я очень плохо о вас думал.

А уж мы-то о нем как думали…

– Квиты, – только и смог я с чувством пробормотать.

Он, неугомонный, все же уселся. Явно жалея, что встать по стойке смирно затруднительно.

Я как брякну впопыхах:

– Лежите, когда надо будет, я сам вас посажу! – а это, дорогие товарищи потомки, в наше время была недопустимая двусмысленность среди всех, имевших отношение к заключению, вот ведь до чего меня врачебная практика довела и хорошо еще, что Колчак такой Паганель – не поймет…

Держи карман шире, все он сообразил. Усмехнулся и поскорей губы поджал: хотел съязвить, но не стал… Жаль! Ну, ничего. Оставим на будущее, тем более – в дверь скребутся, да кто это тут, неужели Попов, что-то больно быстро, и каблуки не стучали, в валенках, значит, подкрались: заходите, говорю, гости дорогие – не заходят!

Сопят так, что на другом берегу Ангары слышно.

Ну, ясно…

Выхожу – ой-вэй, корзина! Булками пахнет!.. И к корзине, разумеется, Семен Матвеевич прилагается. Вот он, родной, потолок подпирает, чтоб не рухнул, а то тюрьма у нас с царских времен не ремонтированная, ревком-то мне денежек выделил на тюремное обустройство, вы как думали?.. – не каждый день адмиралов арестовываем! – только как их потратить с умом, эти деньги, когда я мало кого в Иркутске знаю, ну и Викентий Алексеичу отдал, пусть у него голова болит, он человек в тюрьмах понимающий… расчувствовался старик, прослезился, он еще у "верховного" на тюремный ремонт пробовал выклянчить – но тот на прошении "разобраться!" начертал – и с концами… Да-а…Теперь пусть и разбирается… Так вот, а прилагающийся к корзине саквояж мой одним пальцем подцепил – два в ручку не пролезают – и протягивает с трепетом. Я саквояж под мышку – косится, не одобряет…

Как это так с ученой сумкой?!

– Товарищ революционный партизан Потылица, спасибо вам сердечное, коммунистическое, – запихиваю в пасть шанежку. Ух… Горячая! С картошечкой… Объедение! – А шала што – нэ. ту? Сала?..

Я ведь Попову сало заказывал, если помните?

Бедный партизан, семнадцати лет от роду, просто рот разинул.

– Самойла Гдалыч… Вы ш иврей… Вы ш не кушаете…

– Ну что за антисемитская дискриминация?… Уже и сала бедному еврею нельзя, как при старом режиме. Константин Андреич себе продуктов взял?

– Я отделил… И барыне отнес… Ой и красивая барыня! И бельишку принес с одевалом и бинтами. Во, в корзине все. Самойла Гдалыч… Мне б одним глазком! – Смотрит умоляюще сверху вниз, а как ему еще смотреть, мальчику колоссальному… – На абмирала поглядеть…

Устами младенца… Как бы у нас адмирал того… Совсем не обмер…

– Зоосад нашел, укротитель! Пойдем, поможешь мне, – ухватил я партизана за лапку и в кабинет заволок – он едва успел корзину с пола взять.

И спросить, как у него водится, что такое зоосад, антисемитизм и дискриминация, не смог. Хотя запомнил обязательно – знаю я его, настойчивого…

– Здоровьичка вам… – настойчивый говорит, у самого глазки васильковые совершают пробежку по лбу, у Колчака его сапфировые тоже показывают, что их увеличительные способности еще далеко не исчерпаны. Вполне его понимаю! И мои глаза при виде Семена Матвеевича помчались скорей знакомиться с затылком.

Вот как вы себе думаете, какой этот мальчик вырастет?.. У него плечи моих не уже, а выше он меня на голову.

– Ох ты батюшки, – говорит мальчик, в полтора шага подходит к дивану, решительно извлекает из корзины сверток и начинает разматывать… – Ваше, значит, – говорит – благородье абмирал, вы молочка кушаете? Не сумневайтесь, хорошее. Во, тепленькое ишшо… Кушайте, – говорит – на здоровье. А баньку я истопил! И редек сичас натру, есь у меня! От ломотки костяной способствует! И ишшо с медом…

Видите, какой многообещающий ребенок?!

– Господи помилуй, молодое комиссарское переиздание, – охнул Колчак, поспешно запивая потрясение молоком из бутылки и, кто бы сомневался, поперхнувшись. Понимаете, почему он ужасно тощий?.. Ему что-нибудь, неважно что, только в рот попадет – он сразу давится… Молоко в чашку налей, шлимазл, хотел я Потылице указать, а тот, гляжу, сам руки моет (ну прямо как еврей) и стакан берет, переливает. Колчак беспрекословно опустил в стакан нос, глотнул и закашлялся, верный своему долгу. Не иначе впопыхах носом пил…Перепутал…Колоссальный ребеночек осторожненько их – адмирала с посудой – придерживал (это пусть себе, это можно, вшей у Потылицы, чистюли известного, не водится, я проверял), сидя на корточках и гудел со смущением: