Анна Ткач - Санчо-Пансо для Дон-Кихота Полярного

И расслабился Колчак, меня выслушав. Словно пружина какая, вот и не знаю с чем сравнить… Знаете, кстати, как он всегда засыпал?.. Свернувшись в невообразимый кокон из одеяла, это в Морском корпусе, оказывается, учили гардемаринов обязательно закутываться по уши, чтобы никакого неприличия, понимаете ли, потому что офицеры на корабле часто спят, представьте себе, нагишом – на стирке белья экономию пресной воды наводят, подите-ка… Совестливый, словно и не из класса угнетателей и эксплуататоров! На два мешка больше совести имел, партбилетом клянусь, дорогие мои потомки, чем вообще у знакомых мне людей имелось – а я многих знавал товарищей… Вот ведь незадача какая! Есть Колчаку было стыдно досыта, спать было стыдно в тепле, зная, что каппелевцы его в тайге сейчас голодают и мерзнут, и как бы еще красных щетинкинцев белый адмирал Колчак не жалел, не только своих белогвардейцев, а то они тоже ведь по таежным урочищам бесприютно бродят, да никак и в Иркутске у мирного населения дела неважнецкие – и во всем этом неудобье он себя беспощадно виноватил и грыз, и совесть у него была как акула.

А поговоришь о хозяйстве городском, хоть пару зубов акуле выломаешь. Пока к Колокольцевым на ночное дежурство я ехал, все обдумывал: убедительно ли сказал?.. Сомнительный такой стал, от Колчака научился! Приезжаю, спят давно мальчишки… Кася мне:

– Проше пана доктора, но вы скажите пани, что ей входить к паничам неможно! – глазами сверкает, дверь в детскую загораживает, а Колокольцева подле двери стоит, за стенку цепляясь. Ну и ничего удивительного.

– Подите, подите, – говорю – панна Касенка, в автомобиль, да скажите шоферу, что я вас в тюрьму ночевать отвезти велел, нечего вам одной по ночам в пустом доме дрожать, Семену Матвеевичу кланяйтесь, к адмиралу не заходите – спит, а мы здесь сами с Натальей Алексеевной разберемся… Вы же понимаете, Наталья Алексеевна, – говорю – что кашель у вас для оперированного ребенка очень заразительный. Пойдемте на кухню… Бывшую операционную, – усмехаюсь – Минуточку только, я к детям загляну… Чаю бы мне, а то не жилец я на этом свете.

Подхватилась, самовар побежала ставить.

– Самуил Гедальевич, – окликает – у меня варенья немного есть, из жимолости… Вы любите?.. Сама варила. Казимирочка, голубчик, и вы садитесь! И шофера надобно бы позвать.

Знаете, что такое благородная бедность, товарищи потомки?.. Это – когда дома хлеба нет, но банку варенья для гостей приберегают…

Для гостя то есть! Для одного меня.

Кася, как про Семена Матвеевича услыхала, как вспыхнет, как отнекиваться начнет… И за спину мне, и за дверь, и еле-еле успел ей сверток с едой в руки сунуть, и бормочет: Ой, найлепше, найлепше… Ой дзянькую… – эге, думаю, ну и шустры вы, красный партизан Потылица! Аж в тюрьму к вам бегут стремглав. Не хуже чем к адмиралу…

Синее-синее цветом было оно исчерна, варенье, – как погибельные для женского полу глаза Колчака. И кедровыми орешками фаршированное.

– Какая, – говорю – роскошь. Невозможно, – говорю – не угоститься! Золотые у вас, Наталья Алексеевна, – говорю – ручки!

Посмотрела Колокольцева на меня, блаженно зажмурившегося, и зарделась по девичьи:

– Я вам с собой отложу…

Вот ведь провокация! И буду я как тот анекдотический еврей, который из гостей возвращается с кусочком торта для тети Хаси, оставшейся сторожить лавку?..

– Скорее для адмирала, – серьезно она говорит – вы же для него понесете?.. Глазастая какая.

– Отнесу, не стал я спорить – а скажите, как вы к Колчаку относитесь, Наталья Алексеевна?.. Хотя, если не хотите отвечать…

Она плечом дернула, я понял сразу: ответит.

– Я из офицерской семьи, – говорит – муж, отец, дед – вам, наверное, трудно понять, что это такое… И мне всегда, как впрочем и всем моим близким, казалось что офицер служит для защиты своего отечества. А не для политических амби… Амбиций… – прокашлялась глухо, утерла рот скомканным платком. Заметила, как я платок разглядываю – протянула… Я развернул, приблизил к глазам. Стекловидная мокрота, на пневмонию застарелую похоже…

– Вы Колчака уважаете, господин чекист, ваше право. Удивлены?.. После того, как произвели у меня обыск и нашли листовки в его защиту, не ожидали таких откровений?.. Или революционная ситуация между матерью и детьми вас не удивляет?

Молчал я долго – успел услышать ее тоскливый вздох. Очень, знаете ли, в офицерском духе: отвечать с охотной прямотой, а потом думать, не было ли сказано лишнее…

– Революционная ситуация в семье была со времен Сократа, – замечаю – помните его высказывание о безнравственности молодежи… Возможно, он кого-нибудь более древнего цитировал, кто знает?.. – пожимаю плечами с безразличием, чтобы ее успокоить. Поверила, расслабилась… – А вот насчет офицера и политики не соглашусь! Должен интересоваться политикой офицер! И должен в ней хорошо ориентироваться!

– Политизированная армия, представляю, – бледно улыбнулась Колокольцева – в Офицерском собрании день начинается с агитационных речей сугубо штатского комиссара… – кстати да, думаю… Неплохи были бы комиссары с военным дипломом… – Вернете вы, большевики, со своим политическим образованием офицеров век гвардейских переворотов, помяните мое слово! – повысила она голос и снова закашлялась – Вот, возьмите, пожалуйста, – протянула мне аккуратный бумажный сверточек. Ниткой он был перетянут. На ощупь я определил, что там упаковали – вскинул на нее повеселевшие глаза:

– Отобрали, значит, игрушку, Наталья Алексеевна?.. Которая не игрушка, конечно, а хирургический инструмент?.. Надеюсь, не у спящих потихоньку взяли? – и попал в точку: вспыхнула, прикусила губу… – Верните Жене мой подарок, пожалуйста. Он ведь врачом хочет стать, разве вы этого не видите?.. Еще пуще Колокольцева зарделась, гляжу, видит-видит, не сомневайтесь, и приятно ей, что другие это тоже видят…

– Хоть бы что другое… – пробормотала обессиленно – ох, что я?.. Благодарю! Но… Другое… Не такое страшное… То есть… – запуталась в словах и поникла, страшась уже, что слишком много я увидел. Интересно, если б не ее болезнь, смогли бы братцы листовок наляпать?..

Что-то подсказывает – обязательно бы смогли!

Исхитрились бы как-нибудь!

Из вещей покойного офицера Колокольцева мы у нее нашли только немного одежды, продала все. И небось оружие первым долгом.

Думала, поможет.

Детей убережет от политики и войны.

Сказал бы я вам, дорогие товарищи потомки, где находится самое грозное человеческое оружие, да вы-то знаете. А так кому говорить?.. Колокольцевой, чтобы ее вконец напугать, или Колчаку, который, пожалуй, поймет – да ему это больно понимать, а я увеличивать его боль не желаю…