Анна Ткач - Санчо-Пансо для Дон-Кихота Полярного

Посчитал я здоровенькой пульс, с перепугу не понял, есть жар, нет жара, потрогал губами лобик… Ну, небольшая температурка имеется. Простыла в вагоне. Не страшно, в тепле поправится.

Выпрямился…

Глядь – а она на меня смотрит.

Сквозь ресницы…

Я как отпряну! Как побагровею!

А барынька как закинет ручки за голову, как потянется… Грудочки под красным платьем торчком. И корсета не носит по новой моде – хороша, бесстыдница. Ах ты, думаю, штучка. Колчаку пожалуюсь, будешь знать.

– Доброе утро, господин революционер, – говорит мне штучка, голосок кокетливо вытягивает.

Ой, и как это Колчак с ней живет?..

Я тогда еще, наивный, не знал, что Колчак тоже – штучка…

– И вам с добрым утречком, – раскланиваюсь, сам нашариваю спиной дверь. Выпалил скороговоркой об обеде, о бане, о том, что видеться им дозволено… И боком, боком – скорей уносить ноги.

Я не Колчак, мне такого добра не надо!

А в коридоре-то – милейший Илья Никифорович.

И откуда вывернулся? Вот увидит сейчас мою морду бурачного цвета… И сбежать нельзя. Служба.

А он злой, ему не до морды!

– Товарищ Чудновский, – пыхтит – тебя я и искал! слушай… Сволочь ты такая!

Я палец к губам прижал, на дверь указываю – тише, мол, услышит… И за рукав его, а что делать.

Пока он за мной к адмиральской камере топотал, мне от него влетело.

"Верховный", говорит, психует так, что сейчас кусаться начнет – и все из-за тебя: ладно, дворянская дурочка за решетку захотела, а ты, видать, заодно с ней ума лишился и дуру послушался, вот мил-дружку ее теперь со страху за любовницу хоть на стенку лезь!

– Ага, – киваю – и что, уже пробовал лазать?.. Сколько раз, на какую высоту? Забрежин шуток не понимает.

– Помолчал бы! Болтушка. Где ему… На ногах не держится. Сидит, к стене приваливши, папиросы смолит, кашлем бухает, руки дрожат, губы трясутся: между прочим, в шинели, а у него натоплено – хоть веник бери. И с лица бледный такой, краше в гроб кладут.

– Так застудился адмирал, знобит его, – вздохнул я – вроде он всю ночь чаи гонял?.. Совершенно разумное поведение…

– И чай пил, и лицо с руками умыл, и все прочие дела сделал! – озлился Забрежин. И вдруг ухмыльнулся недоуменно: – Мы думали, выпустить запросится, а ему, оказывается, на ведро ходить привычно! Вот не ожидал! Ведь барин барином с виду…

Ага, а Никифорыч надорвался выносить, не иначе. Чуть не утонул.

– Тогда не понимаю… – руками развожу. И предполагаю обрадованно: – Товарищ Забрежин, Колчак вас укусил?..

Ой, как же он смутился…

– Да почитай что тяпнул! – признался – Как заорет на меня – и все матюгами! Да узорными до чего, заковыристыми… Ни разу таких не слыхал… Тридцать пять годов на заводе отслесарил, не слыхал этакой похабени никогдашеньки. Боже ты мой!.. Я к нему с душой, выпейте, говорю, топленого сальца, чтоб кашель умягчить, а меня вон куда… По матушке…

Печально, но я на месте Колчака, если б ко мне сразу после ареста столь душевно в душу полезли, извиняюсь за тавтологию, не ругался. Я бы сразу – по морде.

Это мы уже под той самой дверью, которая номер пять разговаривали, если интересуетесь. Колчак там небось все уши по стене расстелил и радуется. Я так точно очень бы был доволен! Додумывал бы, чего не расслышал. А Колчаку и додумывать не надо, у него такие, знаете ли, уши… Я вчера видел! Лопухастые, развесистые… Подслушивать – одно удовольствие!..

Рожу в адмиральский "волчок" я все же засунул, изнемогая ответственностью. Не терплю это подлое изобретение… Но что делать. Назначен индюком – кушай орехи, жди праздника пейсах…

Гляжу, а Колчак уши не расстелил, но и на стенку не кидается. Сидит, поперек кровати развалившись: голову запрокинул, ноги вытянул, в опущенной руке папироса дымится, вот устроит он мне тут пожар – живенько прикажу все курительное изъять! – а под спиной для комфорта торчат две подушки. Не иначе Забрежин подсунул, невзирая на матюги. Жаль, что я не услышал, какая тут драка была замечательная…

– А сало-то Колчак выпил все-таки, а, Никифорович? – шепнул я Забрежину, сдерживая смех.

– Ну да, – приосанился этот победитель адмиралов в отдельно взятой камере – сначала накричал, потом взял и ложку облизал…

Небось еще и спасибо сказал… Ой, я сейчас лопну!

За дверью зашебуршились рассерженно – я же говорил, у Колчака уши – сокровище… – и громко заперхали. Да уж, кашель дурной… Легочный.

Забрежин как отскочит от двери, сконфуженный! Теперь, видно, его очередь.

– Вот ругаться-то зачем было?.. И что за человек… – до сих пор переживает.

Ну, отвел его в сторонку…

– Илья Никифорович, – говорю ему проникновенно – хороший Колчак человек, не сомневайтесь. У него только хвороба плохая. А вы почему вату не взяли, когда к нему пошли? Дать вам?..

– Сам, Сёма, уши затыкай, – наконец он улыбнулся – ты русской ругани с малых лет не знал, тебе такое слушать вроде и неприлично.

Хе, чтоб вы так жили! Я и языка русского до совершеннолетия не понимал, зато учить начинал именно с нецензурного…

– Второй раз не обматерит, у него запал кончился, – махнул я рукой – Вы ему сейчас скажите: приготовьтесь к допросу… Дайте ему время себя в порядок привести, понимаете? Колчак прихорашиваться начнет, вот увидите. И ведите ко мне – от меня не отвертится. Накормлю, успокою…

– Придумал, – засомневался Забрежин – хворого по морозу тащить!

– Сам знаю… Только нельзя иначе. Если я к нему приду, он помощи не примет, помирать начнет, но не унизится. Вы в тюрьме не сидели, слава Богу, а я видел, как это бывает.

Бывает, между прочим, по разному, кто наоборот, от начальственного визита ломается, но Колчака я сразу неплохо почувствовал. Законопослушный, что твоя тарань: сказали вялиться, значит, будет вялиться, и без вопросов!

Попов, тот меня мгновенно понял, одно слово – юрист.

– Только ты начинай, – прошу его – а я к тебе должен присмотреться, как надо допрашивать.

– Не сомневайся, – отвечает.

Тут и "верховного" привели. Гляжу на него при дневном свете…

Мама дорогая.

И как сия перепуганная вобла духу-то набралась против союзничков взбунтоваться?.. А ведь смог… И не просто бумагу изводил на воззвания – он их объегорил. Золотишко государственное – вот оно, отправки в Москву ждет. В ножки адмиралу надо кланяться, ручки ему целовать…

Расплатятся эсеры за это судилище, уж власть возьмем, сторицей расплатятся! Был Колчак неправдоподобно, до иконописности изможденный и снежно-седой – френч еще черный на нем, да в обтяжку, в шинели-то осанистей выглядел, а сейчас смотреть страшно, скелет скелетом, и жесткий тоже как скелет: на пороге встал оглядеться – поворачивается всем корпусом… Меня узнал, кивнул натужно:

– Выражаю благодарность за шубу…