Владислав Конюшевский - Все зависит от нас

РОАвец не мигая смотрел на меня, жадно пытаясь увидеть на лице советского капитана, решение своей дальнейшей судьбы, а я вдруг понял — никакой он не псих! Просто падаль, типа Ковалёва, который в Грозном, солдатам-новобранцам кричал — «Русские, сдавайтесь!» И всё он прекрасно соображает, только вот в спеси своей, его иногда заносит — видно просто переключиться не успел. Но позже, наверняка переключится. Подобные ему, как черви — хоть пополам режь, а всегда приспособятся и выживут. Не зря же он мне сейчас, про методиста вспомнил. Наверняка, на следующем допросе этот Бляхин, уже будет рассказывать о своём активном сотрудничестве с нашими органами, перед войной. А через неделю, всем будет говорить, что к РОАвцам попал, желая разложить их армию изнутри и возмущаться, почему его ещё за это орденом не наградили. И позже, в лагере, обладая хорошо подвешенным языком, всем будет трепать, что его, героя-разведчика, несправедливо осудил кровавый Сталинский суд. А когда война кончится, и пройдут годы, в конце концов, добьётся своей полной реабилитации, но так как натуру не переделаешь, заделается ярым диссидентом и будет людей, своей поганой философией дальше травить.

Отбросив желание пристрелить эту сволочь сразу, я, достав лист бумаги и чернильную ручку, стал писать приказ. Мда, редко приходится пользоваться привилегиями личного порученца Верховного, но сейчас это именно тот случай, когда ими воспользоваться надо. Нет, стрелять пропагандиста я не буду. Во-первых, это как жирного таракана голой рукой раздавить, а во-вторых, пуля в башку, для подобного типа — слишком гуманно. И в лагерь он, разумеется, не пойдёт. Там эта гнида, будет иметь огромный шанс выжить.

Именно поэтому, я, своей властью направлял предателя, Бляхина Ипполита Аристарховича, в тридцать вторую отдельную штрафную роту. Через две недели, эти штрафники, в ходе нашего будущего наступления, будут в первых рядах атаковать Штельский укрепрайон. А мужики, в тридцать второй, суровые и ни сбежать, ни закосить этот Блядин не будет иметь никакой возможности. Так что, попрёт на укрепления своих бывших хозяев, как миленький. А там и посмотрим, насколько бог справедлив...

Написав, помимо приказа ещё и записку для ротного «тридцать два», я, вызвав охрану, передал им пропагандиста, а сам, закурив, уставился в окно. Нет, ну надо же, какой привет из будущего мне достался. Попадавшиеся до этого РОАвцы, шли служить немцам по разным причинам. Кто жизнь спасая, кто власть ненавидя, кто, просто желая сытой и довольной жизни после немецкой победы. Только все они, предварительно попадали в плен и лишь потом, становились изменниками. Но вот гражданского человека, добровольно пришедшего в эту армию предателей, я ещё не встречал. Так что теперь, пообщавшись с пропагандистом, ощущал себя, как после просмотра новостей НТВ, разлива середины девяностых годов.

Блин! Откуда вообще, эта сволочь выползла? Я теперь даже жалел, что Бляхин ко мне попал. Во всяком случае, допрашивая фрицев, такой гадливой брезгливости, никогда не чувствовал. А сейчас ощущения были, как будто в холерном сортире неделю просидел.

Поэтому, с силой вдавив окурок папиросы в пепельницу, я вышел из комнаты и потопал искать Гриню, чтобы договориться с ним о приготовлении внеочередной бани, так как чувствовал нестерпимое желание помыться.

Наш старшина, глядя на мою белую физиономию, сначала заволновался, но потом, поняв, что Лисова просто от злости так трясёт, пообещал сварганить баньку и немного помявшись, предложил сто грамм для успокоения нервов:

— Илья, ну шо ты сэбе за кажду падлу так изводишь? Пийдем до менэ, я тоби стаканчик налью, усе як рукой сымет! А после бани ещё раз налью!

— Нет Гриня, спасибо. Ты ж знаешь — я не пью...

— Ото зря. Иногда горилка и полезна бывает. — но, видя, что я не ведусь, добавил — Як знаешь. Тогда я тоби на помывку, мыла дам чешского. Духови-и-и-того...

Старшина покрутил носом, показывая пахучесть трофейного мыла, а я ехидно уточнил:

— Это не того, что мы у тебя ещё полмесяца назад выпрашивали, а ты сказал, будто оно давно закончилось? А?

На лице железного Грини, не дрогнул не один мускул, а всё смущение, выразилось в поправлении ремня. Он уже открыл рот, чтобы с негодованием отмести все мои подозрения, как на крыльце усадьбы появился Гусев и увидев меня, спросил:

— Ты уже всё закончил?

— Да.

— Тогда пойдём ко мне, кое-что интересное покажу.

— Да нет, Серёга, «липа» это. Ну не могут же они в самом деле такими малохольными быть? Ведь хоть и говенное, но всё-таки правительство...

Я отложил листки бумаги которые читал и недоверчиво посмотрел на полковника, подозревая розыгрыш. Только вот, судя по кривой ухмылке Гусева розыгрышем или «липой» здесь и не пахло.

— Блин! Неужели они всерьёз ЭТО решение принимали?

— Ты ведь, наши сводки сам слушал. И Лондонское радио тоже. Помнишь, как англичане тогда пели?

Мда, действительно — когда в Кракове, Армию Крайову, фрицы раскатывали в блин, в Лондоне просто захлёбываясь от восторга, описывали массовый героизм бойцов сопротивления. Я уже тогда сильно сомневаться начал. Просто давно заметил, как только в сводках начинают говорить о массовом героизме, значит всё — жопа. Да и общая задумка восстания, мне была совершенно неясна. Чего поляки им хотели добиться, подняв несогласованную с нами бучу, во вражеском тылу — непонятно. Когда несколько тысяч человек, вооружённых только лёгким стрелковым оружием, начинают выступление против регулярных дивизий, это даже не глупость, а верх идиотизма. Ведь действовали они не как наши партизаны: ударил — отскочил, а внаглую вошли в город и расположились там, ожидая подхода основных немецких сил. Фрицы, наверное, очень удивились такому подарку, когда все бегающие по лесам АКовцы, собрались в одном месте и, шанса своего не упустили.

Правда надо отдать должное — дрались пшеки отчаянно, но теперь Краков быстрее отстроить на новом месте, чтобы не возиться с вывозом щебня на старом. Да и гражданские жители этого города, почти все полегли. Немцы не разбираясь где кто, раскатали восставших в пыль, вместе с этим населённым пунктом.

Хм, про Краков то, давно стало известно, но тогда я мог только гадать о целях восстания, а теперь, глядя на бумаги показанные командиром, всё становилось на свои места. Ну, то есть как становилось... Если что и было понятно, так это полная невменяемость польского эмиграционного правительства, загнавшего своих людей под колотушки.

Снова взяв в руки листки начал перечитывать решение своры Миколайчика. Первым пунктом там шёл приказ о захвате Кракова своими силами. Ну, это у Армии Крайовой даже слегка получилось. Фрицы, не ожидавшие подобной наглости, были довольно сильно потеснены на южной окраине города, только потом, быстренько сориентировались и бои приняли позиционный характер. На этом, все военные приказы польского правительства и заканчивались, и начинались политически-прожектёрские. Читая их, я просто фуэл. Это ведь даже не делёж шкуры неубитого медведя, это было вообще что-то запредельное, потому, что вторым пунктом шёл приказ о том, что Краков становиться временной столицей Польши и власть в нём переходит к Делегатуре Лондонского правительства. Причём по отношению к войскам Красной Армии она выступает как полномочная хозяйка Польши и сразу выдвигает требования о том, что Государственный Корпус Безопасности АК интернирует членов Армии Людовой, а так же всех тех, кто не признаёт Лондонское правительство в эмиграции. Ещё, поляки хотели забрать себе обратно Львов и Вильно, что проходило отдельным пунктом — мол, демаркационную линию между Польшей и СССР необходимо проложить восточнее названных городов. Ну, разумеется пункт про полное признание СССР эмиграционного правительства, а так же суверенитета Польши. В случае отказа принять эти требования и попыток разоружить АК на баррикадах, необходимо оказывать вооружённое сопротивление частям Красной Армии. Поляки надеялись, что «клятые москали» выбьют немцев из города, но с Армией Крайовой связываться побояться и преподнесут ей страну на блюдечке. В противном случае, правительство Миколайчика, собиралось взывать к «совести мира» в расчёте на то, что «Большая тройка», на фоне проблем Кракова распадётся и что именно боязнь распада, заставит СССР принять их условия. [3] все пункты требований польского правительства имели место быть, и я ничуть их не изменил, единственно перенёс действие из Варшавы в Краков. (прим. автора)