Станислав Богданов - Черный снег. Операция «Тайфун». Удар по оси

– Это есть мой мальчик, – Отто расстегнул шинель, вынул из внутреннего кармана портмоне. Взору оторопевшей Russische Frau представилась фотокарточка: на клумбе с цветами сидел, вытаращив глазки, годовалый малыш в шортах. – Это мой сын, Карл Отто Вильгельми. Он похож на вашего сына, Mein Frau? – спохватившись, он представился, щелкнув каблуками сапог по бревенчатому полу. – Я есть капитан славный вермахт Отто Вильгельми. Из Майнц, что на Рейне. Как вас зовут, Mein Frau?

– Оставь ее, Отто! Эта баба тебя все равно не понимает, – раздался приглушенный смех. В пышущую морозом дверь со смехом ввалились танкисты в черных шинелях, отороченных серо-розовым кантом. В распахнувшуюся дощатую дверь снова дунуло морозом. У сельской церквушки, что высилась на белом холме, в сером далека, виднелась колонна фрицевских машин с задним гусеничным ходом. Их покрывал пятнистый и белый брезент. Солдаты в глубоких, с разведенными пластинами шлемах, с винтовками и пулеметами без треножников, шли длинной густой вереницей, обтекая застрявший мотоцикл с коляской. В нем сидел како-то важный чин в белой маскировочной куртке и каске. Ругался визгливым, бабьим голосом по-ихнему… (За окном хаты, покрытым ледяным узором, произошло движение. В клубах белесого пара показались квадратная башенка с белыми мальтийскими крестами. Из нее выглядывали два ствола в круглых дырчатых кожухах, что принадлежали Pz-I. Танк с антеннами от радиостанции, что был раскрашен неровными полосами негашеной известью, рявкнул непрогретым мотором и замер на месте. Обрушив часть заборчика гусеницами на двойных катках, остановился танк побольше, с торчащим из башенки коротким 35-мм орудием. Это был Pz-III, на котором приехал самый «веселый» фашист.) Что б тебя там, ирода фашистского заморозило, со злобой подумала Матрена Тимофеевна, внутренне крестясь…

Басистый голос принадлежал Panzer Hauptmann Дитеру. Он был в круглых кожаных наушниках поверх черного шлема-берета с кокардой в веночке. Это придавало ему (впрочем, как и другим «войнам фюрера») погребальный вид.

– Не трать время на эту старую бестию, дружище, – продолжил он, как ни в чем не бывало. – Was ist vatter-closet? O, ja! Я забыл, что эти варвары мочатся, как первобытные, прямо на морозе. Ты видел их деревянные будки? Кошмар… – он хлопнул Отто по спине так, будто они были знакомы с детства, а не в ходе боев за Тулу. – Вроде нужников у гросс-бауэр. Европейской культурой тут не пахнет, – съязвил этот розовощекий крепыш-баварец с голубыми глазами и прямыми, льняными волосами. Он снял шлем-берет. Принялся расчесывать «патлы» складным пластмассовым гребешком. – Эй, старуха! – с грубоватой вежливостью обратился он к хозяйке. – Не бойся, глупая русская баба. Мы, солдаты фюрера, не причиним вам никакого вреда. Бойтесь SS и SD! Это злейшие враги вермахта, – при этом он невинно подмигнул Вильгельми и Матрене Тимофеевне. – Прояви заботу о германских войнах, и мы воздадим тебе по заслугам. Скажи ей, мой друг… Переведи этой старухе, что б нагрела воду. Я чертовски устал за последние сутки. Весь в грязи, как свинья. К тому же, дружище, – Дитер усмехнулся, показав ослепительно-белые зубы, – большевики запустили в мое нижнее белье своих диверсантов. Или партизан… Словом, меня уже давно кусают под мышками и в спину.

Гельмут Дитер спас Матрену Тимофеевну от ужасного поступка. Увидев фотографию с годовалым германским «мальшик», она едва не вцепилась в лицо Вильгельми. Как будто кто-то невидимый дал ей изнутри короткую, едва произносимую команду. Наброситься на этого высокого немца в серебристых, чешуйчато-гладких погонах на синевато-зеленой шинели. Душить его слабыми старческими руками. Грызть его горло зубами… Точно вместо человека в ней появился на Свет Божий лютый зверь. Словно волк в нее вселился. Или черт с иконы Страшный Суд. Подгребающий души грешников в Озеро Огненное длинной черной кочергой. Сам, длинный, черный и косматый… Тут же вспомнился простой русской бабе святой старец. Отец Зосима с Сергиево-Троицкой лавры. У него она, по совету одной знакомой, богомольной старушки, бывала до начала этой страшной войны. Он бы не благословил меня на такой шаг, подумала Матрена Тимофеевна.

– Russische Frau? Так есть ваш имя… – усмехнулся Отто. Этот кареглазый немец-фашист. В фуражке с длинным козырьком, на зеленом околыше у которой была крохотная красно-золотая кокарда в обрамлении венка. – Вы боитесь меня? – он оглушительно рассмеялся. Сунул фотокарточку сына в кожаное портмоне. – Это есть загадочный русский душа, Mein Frau, – в довершении ко всему он взял морщинистую, задубевшую от трудов руку Матрены Тимофеевны. Наклонившись, бережно поцеловал ее. Громадная фуражка скатилась на дощатый пол. Женщина увидела остриженные под скобу, каштановые волосы. – Desche Ofizer просить вас приготовить горячий вода. Он хотеть купать себя. Verstehen? O` ja! Он есть благодарить ваш проявленный забот к германский армий.

Провалиться вам всем со своей благодарностью, пронеслось в голове Матрены Тимофеевны. Внезапно она ощутила бесконечное тепло. Оно исходило от губ немца, коими тот коснулся ее шершавой, грубой кожи. Женщина хотела вырвать руку и плюнуть этому гаду в лицо. Но не смогла. Он не был похож на «гада». Он больше напоминал ей человека. Поступать так в отношении человека все равно, что убить самое себя. Это и остановило Матрену Тимофеевну, у которой под Смоленском без вести пропал сын. Ноги ее подкосились, плечи сгорбились. Глотая застрявшие в горле рыдания, она, не понимая зачем, отправилась к огромной русской печке. Загрохотала отодвигаемая железная заслонка и огромный таз с водой. В нем она хотела постирать ворох грязного белья. Вскипячу воду и кипятком их, кипятком крутым – ошпарю, проклятущих… Убийц-лиходеев, извергов окаянных… Пусть потом стреляют, вешают или давят своими квадратными танками с черными по белому, страшенными крестами. Только как детям быть? Об этом она не подумала. Грешно будет, и по христиански и по человечески… Не в силах больше таиться, она заплакала. Но Дитер и Вильгельми не увидели ее скупых женских слез.

– Сидите у меня на печке тихо, – грозно цыкнула она притаившимся в верхнем углу (подле основания трубы) Сашке и Машке, детям пропавшего без вести Степана.– Будут эти изверги что у вас выспрашивать – прикиньтесь, что немые…

– …O`Mein God! Это есть мальтшек и девотшек! – воскликнул один из вошедших солдат в железной каске с глубоко вырезанными краями. – Русские дети! Они спят на этой колоссальной печке! В этой огромной стране – совсем не так, как в Европе. Гейгер и Фонтебах, не спать не ходу! Установить полевой телефон. Разматывайте кабель, так, чтобы не упасть. Живей, кому говорят, фрицы.

Германцы с продолговатыми бело-желтыми петлицами на отложенных воротниках, были обмотаны поверх голов шарфами и полотенцами. Они тяжело ступали своими подкованными короткими сапогами по бревенчатому полу. (В голенища у многих «для сугреву» была набита солома или газеты.) Они протянули и подключили к телефону в черной коже толстый синий шнур, что крутился на большой железной катушке на плечах у одного из Desche Soldaten. Отдававший распоряжения унтер-офицер роты связи снял с головы стальной шлем. Одним махом сорвал с лица шерстяную маску, которая походила на кольчугу древних рыцарей. Матрена Тимофеевна, преодолев в себе отвращение, разглядела на шлеме белый орел, сжимающий в когтистых лапах венок со свастикой, а также красно-сине-белый щиток. Ее поразило, что этой бравый фашист был облачен не в синевато-зеленую короткую шинель, но в советский ватник и валенки. Присмотревшись как следует, она заметила на спине заштопанные дырья. Страшная догадка осенила ее. Он, этот ирод фашистский, с нашего убитого бойца эту стеганку…