Владимир Ступишин - Моя миссия в Армении. 1992-1994

Такая политика бьет и по основам европейской безопасности, и по принципам ООН, ибо суть ее – в отрицании неотъемлемого естественного права всех народов на самоопределение, то есть самостоятельный выбор своей судьбы.

Конечно, в перспективе фундаментальным международно-правовым принципам не страшны политические хулиганства нашего времени, как не страшны гнусности человеческой истории Моисеевым заповедям и поучениям Иисуса Христа: они имеют вечный и абсолютный характер, без них нет человеческого общества, нет цивилизации, нет будущего. Их топчут, но они пробивают себе дорогу. То же было всегда и будет с принципом самоопределения народов: попытки растоптать,его приводят только к большой крови, но не могут задушить национальное чувство народа, имеющего свою историческую судьбу на своей национальной территории. Небольшой народ можно уничтожить физически. Но пока он жив, неистребимо и национальное чувство. Это со всей очевидностью доказала история арабского народа Палестины, это доказали победившие куда более сильных поработителей Вьетнам, Алжир, Индонезия и другие колонии, это доказывают курды, абхазы, лезгины, Чечня и Нагорный Карабах.

Вот этих простых истин, к сожалению, не понимали многие новые российские политики, которые начинали строить межгосударственные отношения с бывшими союзными республиками с полным сумбуром в головах. Кое-кому казалось даже, что действующие международно-правовые нормы и принципы не для этих отношений, что их можно поставить на другую основу: раз они все якобы зависят от России, надо проводить жесткую линию «Центр – окраины», прибегая в случае чего и к «обкомовским» окрикам, экономическому давлению и другим санкциям, не заботясь о каких-то там национальных чувствах бывших некогда братских народов.

В МИДе же, но не у руководства, а у дипломатов старой советской школы, как это ни покажется парадоксальным, складывалось мнение, что с новыми суверенными государствами надо обращаться как можно деликатнее, скрупулезно применяя общепринятые методы межгосударственного общения на подчеркнуто равноправной основе. Это абсолютно не мешает быть жесткими и твердыми в отстаивании российских государственных интересов, скорее наоборот: на равных – так на равных, без диктата, но и не самоуничижаясь. Только так можно создать здоровую основу двусторонних отношений и стимулировать центростремительные тенденции внутри СНГ. Это элементарно: дружелюбие и уважение имеют притягательную силу, великодержавное чванство отталкивает. Кстати, подлинно дипломатический подход со стороны России весьма важен и для нормального формирования внешней политики самих наших партнеров из нового зарубежья, нередко склонных, особенно на начальном этапе своего независимого существования, использовать патернализм «старшего брата» для удовлетворения собственного иждивенчества чисто по-советски. Как выяснилось, ностальгия по советским временам, свойственная не одним только бывшим партчиновникам, но и культурной элите, связана прежде всего с утратой всякого рода льгот и дотаций из Центра, место которого заняла Россия, ее и хотят поиметь по-старинке. Сохранение прямых контактов на самом высоком уровне, в том числе с помощью не отключенных средств высокочастотной правительственной связи, как и во времена обращений по любому поводу к советским партбоссам в Центре, иногда по-прежнему способствовало решению возникавших проблем, но нередко устные договоренности доводились до исполнителей в неадекватном виде, а то и вообще повисали в воздухе. Применение методов традиционной дипломатии было единственным средством скорректировать этот пережиток совместного советского прошлого. И здесь тоже была нужна особая деликатность.

Да и просто дипломатическому протоколу, необходимому молодым государствам для поддержания нормальных отношений с внешним миром, им ведь тоже надо было еще учиться и учиться. И в этом деле роль российской дипломатии незаменима. Надо только, чтобы она сама была дипломатией, а не цековско-обкомовским лицедейством. Тут-то и пригодился опыт карьерных дипломатов, которых начали было в 1992 году выживать из МИДа в процессе заглатывания его общесоюзного аппарата, этого мощного кита, худосочной сардинкой, какой был МИД РСФСР.

Но дипломатия – дело наживное. Она – всего лишь инструмент, важнейшее средство осуществления, материализации внешней политики, ее общих принципов и ее направленческих доктрин. А вот их-то, к сожалению, ни в начале пути, ни в последующем у руководства российского МИДа долго не было. Объявление нового зарубежья приоритетным направлением не сопровождалось никакими мерами. Более того, новые посольства были поставлены в значительно худшие условия, нежели посольства давно существовавшие, а в «горячих точках» – в самые плохие. Достаточно сказать, что Указом Президента от 6 августа 1992 года зарплата сотрудников посольств в Закавказье, Средней Азии, Молдавии была установлена на уровне в три с лишним раза более низком, чем в Прибалтике и Украине, хотя и там платили куда меньше, чем в США или Франции. Кто в этом повинен прежде всего, как не министр, оказавшийся неспособным доказать президенту, что людям в неблагоприятных с чисто житейской, а иногда и политической точки зрения, условиях платить надо больше, дабы компенсировать полное отсутствие бытовых и культурных удобств, не говоря уже об опасностях, неизбежных и неустранимых в районах конфликтных ситуаций. Для мало-мальски сносного выправления положения с зарплатами понадобилось два года, а ведь это и был как раз тот срок, на который отправили в Ереван и Баку, Кишинев и Душанбе первые составы посольств.

Конечно, мы выкручивались, как могли, с помощью армянских друзей, российских военных и пограничников и хозяйственных служб нашего МИДа, которые тоже старались что-то делать в пределах своих скудных средств и возможностей.

Хуже было с политической ориентацией. Она отсутствовала полностью. Перед посольством не ставилось даже задачи формулирования предложений, необходимых для создания новой внешнеполитической доктрины, а когда они все же давали такие предложения, никакого отклика из Центра не поступало. И то, что варилось в новоиспеченном департаменте СНГ и в других структурах, так или иначе причастных к внешней политике, консультациям с посольствами не подлежало.

Да что там доктринальная работа! Обыкновенной информации из Центра, даже непосредственно касающейся Армении, мы практически не получали без нажима с нашей стороны, да и в этом случае кпд был близок к нулю.

В самые трудные времена блокадных зим 1992-1993 и 1993-1994 гг. в Ереван из официальных московских чинов не приезжал никто. Исключение составлял посредник в карабахском вопросе, но ведь и сама его миссия носила исключительный характер. Срочные хозяйственные проблемы решались в Москве, куда летали и звонили напрямую армянские государственные деятели. Мы же узнавали об этих делах от них: у нас хорошие связи установились с людьми из Совмина и аппарата Президента. Кстати, МИД Армении тоже на первых порах находился за пределами этого поля межгосударственных отношений. Что же касается культурных связей, то они попросту были сведены к нулю. Их некоторое оживление по существу началось с Фестиваля русской музыки в июне 1994 года. Сотрудничество между госделегациями в области подготовки двусторонних соглашений, успешно начатое летом 1992 года, было прервано почти на два года по вине армянской стороны, слишком затянувшей назначение нового главы своей делегации после отставки ее первого руководителя осенью 1992 года. Так что российской госделегации пришлось взять на себя согласование текстов договоров и соглашений не только с российскими ведомствами, но и с армянскими.