Роман Заречный - Нет пути. Они не пройдут

Но всю обратную дорогу мы молчали: я – злобно, Гром – печально.

– Если бы солдаты пропали, сюда бы отправили новых. И их было бы намного, намного больше, – виновато объяснял Громобой, когда мы уже спускались по лестнице, ведущей в убежище.

В следующий раз мы побывали в городе только через месяц. Было лето, и это ощущалось даже здесь. От простых и робких цветов, распускавшихся, несмотря ни на что, повсюду, вокруг разносился несильный, но ощутимо сладкий аромат, к которому примешивалась свежесть только что пролившегося утреннего дождя. Периодически проглядывающее солнце празднично отражалось в хрустальных капельках воды, блестевших на омытой листве, переливавшейся всеми оттенками малахита. Как прекрасен был Божий свет, несмотря на все эти разрушения, принесённые человеческой жестокостью!

Мы выбрались на берег Тобола. И глядя вокруг, я вдруг подумал, что как будто ничего не изменилось, как будто и не было никаких параллельных миров – всё так же неспешно несла могучая река свои воды, смешанные с изрядным количеством песка и речной мути, и всё так же играла на её поверхности рябь, всё тот же пологий берег из скользкой тёмной подмокшей глины напополам с песком, а над головой – грязно-серые разводы облаков посреди густой небесной лазури.

Мы долго, в молчании, смотрели на неторопливое течение воды. Незнакомые птицы тонко и нежно свистели с другого берега. Время остановилось. У нас не было ни прошлого, ни будущего. Только вечность.

– Вы – как воды, – так же неторопливо, словно зачарованный окружающим покоем, бесцельно заговорил Громобой. Он как будто даже не обращался ко мне, а только к собственным мыслям. – Всё куда-то стремитесь, движетесь, изменяетесь… А всё остаётся по-прежнему – и люди те же. Одни уходят, другие приходят – на их же место. И так – тысячи лет.

А мы смотрим за вами. Тысячи лет. Просто сидим на берегу, и пытаемся вас понять. Но вода мутная, разглядеть в ней – трудно. Но если попытаться очистить её, то поднимется лишь ещё больше мути.

– Разум мутную воду может сделать чистой, как слеза, – в тон ему, неторопливо и торжественно ответил я.

– Но где найти знающего меру вещей?

Я кивнул, соглашаясь.

– Лучше мы, пока, будем ждать на берегу, – добавил Громобой.

И я кивнул снова.

Я хорошо запомнил и ещё один случай.

Примерно через полтора года, когда мы сидели и беседовали в помещении центра управления – отсюда велось и наблюдение за городом, через установленные во многих местах скрытые камеры, и регулярные сеансы связи с другими «разведчиками», вдруг надрывно заверещала сирена. Громобой сорвался с места – было получено экстренное сообщение.

– Азирт погиб, – упавшим голосом пролепетал он, стремительно пробежав текст глазами. Громобой неловко отодвинулся в сторону, вжавшись в стул, накрыл лицо ладонями, и медленно раскачиваясь всем телом, негромко и мерно застонал. Мне стало страшно. Я никогда ещё не видел его таким. Бесшумно пятясь, я выскользнул из комнаты, и побрёл к себе, пытаясь сообразить, что же произошло.

Но Гром пришёл сам. Он был невероятно бледен, но спокоен.

– Азирт – мой друг, мы несколько раз работали вместе, – негромко, но твёрдо начал Громобой. – Он прибыл сюда вместе с Мирославом – оба моложе меня. Оба – мои друзья. Азирт – гений военного и диверсионного искусства. Он помогал Ларсу Лёфлингу вывести отряд из окружения во время Гётеборгского восстания – ты о нём слышал. Он подготовил триста семнадцать успешных побегов из застенок и казематов гестапо. Он… Неважно. Но, несмотря на это, ему всегда удавалось оставаться невредимым. На общем собрании «разведчиков» в Испании, на прошлой неделе, был поставлен вопрос об освобождении руководства Народной Независимой Испанской Республиканской Партии, схваченного фашистами. Азирт был одним из немногих, кто поддержал эту идею. В конце концов, он сам вызвался руководить всей этой операцией. И-и-и… и… – голос его неожиданно задрожал, и прервался. – Зачем он шёл туда?! Это было невыполнимо, невозможно! Он… он не мог по-другому. Кто-то может выдержать… ножом в сердце… а кто-то нет… Они все, один за другим… Все друзья… Зачем всё так?!

Гром тяжело выдохнул. И задышал трудно и прерывисто.

– Это так… так тяжело. И почему погибают… другие? Почему дети, маленькие дети… от голода?! – последние слова он словно выдавливал из себя, тяжело, сильно и отчаянно.

Он развернулся, и порывисто вышел, могучий, но беспомощный в своём горе. Я опустил голову. Странные люди! Умирали за нас…

После разгрома Советского Союза народы Германии и Японии не обрели долгожданных, обещанных вождями спокойствия и благоденствия. Страны превратились в военные лагеря. Единственным занятием, достойным «сверхчеловеков» объявлялось господство над миром. Но где найти столько миров для бесчисленных полчищ арийцев?!

Поэтому, им предлагалось всего лишь превратиться в послушные машины для убийств и, не щадя своих жизней и сил, неустанно охранять мировое господство нацистов от любых посягательств. Всех жителей Германии и Японии с ранних лет готовили к этой великой мисси. Для этого была разработана сложная и изощрённейшая система. Всех детей, начиная с пяти лет, забирали у родителей, и препоручали их воспитание инструкторам в специальных центрах, где царила казарменная дисциплина и казарменные же условия жизни, а основное внимание уделялось военной и идеологической подготовке. Уже в шестнадцать лет военнообязанных юношей и девушек (равноправие, а точнее, равнобесправие!) отправляли в колонии, на несение военной службы – фактически, выполнять роль надсмотрщиков за рабами и усмирять недовольных. И хотя после одного из бунтов, когда власть фашистов едва не была свергнута окончательно, всех рабов вывезли за пределы страны, чтобы избежать новых восстаний, а всё необходимое теперь поставляли из других стран, но фюрер не догадался вывезти из Германии самих немцев. Сухая статистика указывала, что после 44-ого в стране произошло 5987 антиправительственных, антифашистских и антивоенных вооружённых восстания, да и возможность военного вторжения никто не отменял. Поэтому, часть новобранцев оставляли в военных гарнизонах, рассыпанных по всей территории Германии.

После двадцати пяти лет обязательная военная служба считалась законченной (хотя в случае военной угрозы призывали всех от 14 до 75 лет). Некоторые могли вернуться на родину, где у них не было ни дома, ни, зачастую родных, ни источников существования. За нищенскую плату можно было получить работу шофёра, грузчика, строителя, повара, или даже военного инструктора для подготовки роботов-убийц – они были необходимы, а работать внутри Германии и Японии могли только «этнические арийцы». Можно было попробовать получить какую-то должность в одном из многочисленных государственных ведомств, комиссий и управлений… нет, нельзя было – у работающих в них людях тоже были дети.