Андрей Посняков - Перстень Тамерлана

Хозяин Таврис – толстый косматобородый увалень – высунул голову на задний двор, к глиняной печке-тандыру, закричал по-русски, смешно перевирая слова:

– Э, Едок-джан, лепешка гатови, да?

– Давно готовы, дядюшка Таврис, – поднялась от печки Евдокся, раскрасневшаяся, с собранными в пучок волосами, усталая, но тем не менее довольная.

– Вот, маладэц! – широко улыбнулся хозяин. – Сичас пришлу Хасана… Эй, Хасан, Хасан, где тебя носит? – Он перешел на родной фарси. – Не ковыряй в носу, бездельник, иди за лепешками живо! Потом за вином пойдешь в погреб, да смотри, пока несешь, не выпей, а то… Ладно-ладно, лепешку можешь съесть. Одну! – Он показал указательный палец. – Да побыстрей, бездельник!

Бездельник Хасан – двоюродный племянник Тавриса – смешной, рот до ушей, пацан, в отличие от дядюшки, юркий, тощий и быстрый, схватив поднос, выбежал во двор.

– Хорошая ночь, Едок-джан! Давай-ка сюда лепешки. Слыхала новость?

– Ой, ну тебя, Хасанка, – с улыбкой отмахнулась девушка. – У тебя как ни новость – так все гадость какая-то! То про разбойников-душегубов, то про отрубленные головы. Небось и сейчас хочешь рассказать, как вчера какого-то забулдыгу собаки сожрали, так?

– Нет, не так! – радостно осклабился Хасан. – Хорошую новость скажу: Юлнуз с Айгуль вернулись! Не девушки – пери! Теперь уж заживем получше, не как раньше.

– Дай-то Бог, – грустно кивнула Евдокся. Ей, боярышне, приходилось с раннего утра часами стоять у тандыра, выпекая лепешки… А что, лучше было б в гареме? Девушка до сих пор плакала, вспоминая злобную старуху Зульман. А тут, в майхоне, кроме тяжелой, что уж греха таить, работы в общем-то было славно. Иногда Таврис устраивал выходной – и тогда все – сам хозяин, Евдокся да хромой слуга Исмаил целый день нежились на заднем дворе на травке, слушая веселые роcсказни Хасана. Девчонки-танцовщицы с ним не отдыхали – плясали в соседней майхоне, зарабатывали деньги. И вообще они были пришлыми, эти наглые некрасивые девки, требовали себе все больше и, вконец разругавшись на этой почве с Таврисом, работали сегодня последнюю ночь.

– Ну и пускай проваливают, – pасмеялся Хасан. – Юлнуз с Айгуль вернулись!

Таврис, разливая по чашам вино, ухмылялся в бороду. Вот вернулись все-таки девки, дальние его родственницы, то ли внучатые племянницы, то ли еще кто, в общем, соседскому забору троюродный кирпич, но ведь пришли, тем не менее знают, что не прогонит их старый Таврис. Два года – да, около того – их не было, подались далеко на север вслед за войском могучего эмира, людей посмотреть, ну и себя показать… вернее, продать, заработать немного деньжат. Юлнуз – вот, хозяйка! – уходя, говорила: как вернется с деньгами, будем майхону расширять. Вторую печь выстроим, закупим вина, рабынь, молодых и красивых.

– Оставайся с нами, Едокс! – Выслушав историю о злоключениях Евдокси, Юлнуз крепко обняла ее. – Разве в майхоне тебе плохо? Сыта всегда, никто не обижает, а если вдруг захочешь чего-нибудь этакого – уж тут-то мужчин, словно мух.

Слыша такие слова, Евдокcя лишь смущенно отмахивалась. Они как-то очень быстро сошлись с Юлнуз – та была веселушка, смышленая и довольно красивая: с круглым лицом и темными блестящими глазами. Тощая, правда, – местным мужикам не очень нравилась, другое дело – Айгуль. Уж та дородна так дородна, идет – ляжки колыхаются, а уж грудь – на что уж у Евдокси не маленькая, но тут… Не то что Юлнузовы прыщики.

– Какой день сегодня? – Отчистив песком поднос, боярышня посмотрела на Хасана. Было утро, Юлнуз с Айгуль еще спали, не спали лишь Таврис с Хасаном, те всегда поднимались рано, словно бы и не высыпались, занимаясь хозяйством, да вот и Евдокся сегодня вскочила рано, хоть и могла поспать бы еще, да не стала… Вчера на рынке мальчишка Хасан встретил Халида, слугу из дома, где жил в плену Иван. Тот и передал, что не забыл Иван Евдоксю, что на днях навестит, как не раз уже делал, пользуясь изредка предоставляемой ему свободой.

Иван уже был вполне известен как музыкант, можно сказать, даже прославился своей игрой на чанге, и многие вельможи просили у Энвер-бека на вечер-другой знаменитого пленника. Особенно благоволил к Ивану старый Омар-бек-хаджи – смотритель тюрем. Сам Энвер был тому рад – еще бы, и он теперь приобрел немало друзей… ну пусть и не друзей даже, а нужных людей, тем не менее турок прекрасно осознавал, что без Ивана и того б не было, не очень-то его здесь любили – чужак. Честно говоря, Иван мог уйти сейчас с любым караваном – пока бы очухались, но не делал этого, надеясь все-таки на встречу с Тимуром. Кроме того, нужно было попытаться сделать хоть что-нибудь для несчастного Салима… и для Евдокси, хватит уж ей торчать в майхоне, словно черной девке-челядинке, пора перебираться на родину; может, и отыщется кто из родичей, не в Угрюмове, так в Пронске или Переяславле. Надо отправлять деву, надо. Хоть, конечно, и жаль расставаться… но ведь не навсегда же! Раничев даже просыпался иногда в холодном поту, когда видел во сне, что вот все получилось, вот у него в руках два одинаковых перстня – Тимура и Абу Ахмета, вот-вот они сольются в один, вот уже сливались, и прямо посреди двора маячили уже смутные, знакомые с детства тени – светофор, автобусная остановка, ларьки… Иван делал шаг… и застывал на месте, охваченный испуганной мыслью – а Евдокся? Он-то сейчас уйдет, а она? Она – как?

Надо было отправлять девку. Слышал Иван краем уха от старика Омара, что собирается великий эмир прикрыть наконец все вертепы, как говорится, по многочисленным просьбам правоверных. Как бы и в самом деле не прикрыл. Куда потом Евдоксе? Нет, отправлять надо… Договориться с караван-баши, дать денег – слава богу, они у Ивана были. Уж на родной-то стороне всяко для девушки безопасней. Надо будет навестить ее при первом же удобном случае… Ха! Сворачивая к рынку Сиаб – посмотреть струны, – Раничев хлопнул себя по лбу. Так ведь он обещал Евдоксе как раз сегодня зайти! Обещал через Халида – тот частенько виделся на торгу с большеротым Хасаном, мальчишкой из майхоны. Мать честная! Иван повернул от базара и, пройдя мимо мечети Хазрати Хизр, направился на окраину города.

Чем дальше от центра, тем безлюднее становились улицы, тем, как ни странно, меньше было деревьев, уже цветущих, с ярко-зелеными свежими листьями. Каждый из редких – не ночь все-таки – прохожих имел при себе палку. От лихих людишек, а главное, от собак – вон их тут, стаи! Недаром улицу прозывали Собачьей. Вот и знакомый дувал из разномастных кирпичей, калитка… Не доходя до нее, Раничев перепрыгнул во двор, огляделся, отряхивая от глины колени…

– Иване! – Девушка бросилась к нему в объятия. – Иване…

Раничев поцеловал ее, обнял, понес на руках в дом…