Игорь Пресняков - Банда Гимназиста

– Безусловно, – уверенно отчеканил секретарь. – Наша страна окружена кольцом буржуазных враждебных государств, поэтому служба в органах безопасности крайне важна. Это – почетный долг каждого коммунара!

– А как же подъем народного хозяйства? Что, ежели все грамотные да опытные кадры перейдут в ГПУ? Кто будет работать на заводах и фабриках? Лабутные да престарелые Петровичи?

– Не перегибай, товарищ Рябинин! – шутливо погрозил пальцем Самыгин. – Ты занимаешься гнилой демагогией, лживую софистику разводишь. Я говорю тебе не о всеобщем переходе специалистов в ГПУ, а о переводе в чекисты лишь тех, в ком органы наиболее остро нуждаются. К тому же еще неизвестно, как ты там приживешься. Быть может, эта работа действительно не для тебя. Один мой приятель отслужил в органах три года и вернулся на фабрику. Всякое бывает, но отвергать предложение чекистов нельзя, товарищ Рябинин, это несознательно и недостойно комсомольца. Вникаешь?

– Вникаю. Однако служить в ГПУ не хочу. Не по нутру мне это.

Лицо Самыгина побагровело, брови нервно изогнулись.

– А мне, думаешь, по нутру ходить в освобожденных секретарях, быть кабинетным писакой и белоручкой? Да я кондовый пролетарий, грамотный слесарь! Я же не кричу об этом на каждом углу. Направил меня комсомол на идеологический фронт – я и служу. Потому что так надо!

Он с минуту помолчал.

– Извини, Андрей Николаевич, – уставшим голосом проговорил Самыгин, – нервы сдают. А по секрету добавлю, лично от себя: подумай еще и о том, что отказываться от предложения Черногорова небезопасно. Для карьеры, вообще… Так что – думай сам.

Самыгин поднялся и пошел к двери.

– Благодарю за откровенный разговор, Саша, – сказал Андрей. – Я еще хотел кое-что уточнить о завтрашней акции.

– О ликвидации монастыря? – обернулся секретарь.

– Да. Что мы все-таки будем делать?

– Что делать? Возьмем ломики, кирки да лопаты, начнем разбирать стены, монастырские здания. Тебе, может, это и в новинку, а мы, городская комса, уже третий монастырь рушим. Кирпич пойдет на нужды народа, ценности – в казну. Подладишься, дело нехитрое, хотя и ответственное. – Самыгин помахал рукой: – Бывай, Рябинин, свидимся!

Андрей неторопливо шел по улице.

«Что бы там ни было, а времена теперь не военные: жизнь изменилась, и чекисты уже не столь всевластны. Сегодня главная задача – не борьба с врагами революции, а мирное строительство. Проявлю твердость, и отстанет папочка. Итак, будем размышлять хладнокровно и прагматически. Трофимов, похоже, ко мне благоволит, объясню ему, что твердо решил остаться на заводе, – заступится.

А авторитет у директора огромный. Теперь – наши отношения с Полиной. Что ж, всем о них известно, все знают, что это серьезно. Кирилл Петрович, в конце концов, не только зампред ГПУ, но и отец. Не сгноит же он во глубине сибирских руд верного друга и возлюбленного дочери.

М-да, до чего же низкий аргумент! Стыдно, господин капитан! Некрасиво, товарищ комэск и орденоносец!.. А проблема между тем острая. Что сказал бы папа? Осудил бы. Может, спросить совета у Жорки? Впрочем, с его циничным отношением ко всему… А там как знать – человек он далеко не глупый, наверняка сумеет трезво оценить ситуацию».

Расположившись в уютной беседке, Георгий занимался проверкой бухгалтерских книг.

Звонко хрустнула сухая ветка. Старицкий поднял голову: по тропинке сада шел Рябинин.

– А-а, это ты! – радостно улыбнулся Георгий. – Хорошо, что зашел. Забирайся ко мне.

Он обнял Андрея и усадил на скамью.

– Бдительность потеряли-с, господин разведчик, – покачал головой Старицкий.

– Это почему же?

– Слышно вас за версту, веточки каблуками кромсаете, а, Михайло Топтыгин?

– А тебе, Жорка, фронтовая наука, видно, по самые печенки засела, – усмехнулся Рябинин.

– В Стране Советов бдительность – архиважная составляющая жизни… Постой-ка, дружок, ты здоров? – Георгий пристально взглянул на Андрея. – Вид у тебя крайне опечаленный.

– Извини, Жора, что я зашел без приглашения, – Рябинин опустил глаза. – Хочу спросить твоего совета.

– Бросай свои «политесы», ты в моем доме всегда желанный гость. Ну, что там у тебя стряслось?

Андрей потянул из кармана папиросную коробку:

– Даже и не знаю, с чего начать… Короче говоря, меня приглашают работать в ГПУ. Впрочем, «приглашают» – мягко сказано, – тащат, будто арканом, и как я ни упираюсь, все одно – не отстают.

Лицо Старицкого стало жестким и сосредоточенным, вокруг глаз залегли морщины.

– Что мне делать, посоветуй, – Андрей развел руками и бессильно опустил их на колени.

Георгий с минуту помолчал, затем его широкие ноздри нервно вздрогнули.

– М-да-а, задачка! – он натянуто улыбнулся.

– Тут, брат, не до смеха, дело серьезное, – с легким укором проговорил Андрей.

– В чем именно?

Рябинин вкратце рассказал о своих тревогах. Старицкий внимательно выслушал, вышел из беседки и прошелся по саду.

Когда он вернулся, его лицо было веселым и беззаботным.

– Как я понимаю, тебя останавливают три вещи, – заговорил Георгий. – Первое – мораль: ты не хочешь служить в большевистских карательных органах, которые уничтожили немало твоих друзей и вообще массу народа. Второе – элементарный страх: секретная служба рано или поздно может докопаться до истинного Рябинина. И наконец, третье – тебе не хочется работать рядом с отцом любимой девушки, человеком, неприятным тебе по двум вышеуказанным причинам. Верно?

– Ты забыл еще одно. Я устал воевать с кем бы то ни было, будь то вражеские солдаты, шпионы или бандиты.

– А вот здесь ты врешь, Мишка! – усмехнулся Георгий. – Что ты еще делать-то умеешь? Ну-ка, вспомни! Только не говори, что командовать гегемонами на «Красном ленинце». Лучше всего мы умеем убивать, убивать грамотно, с толком, без рассуждений и зазрения совести…

– Перестань! – Андрей резко вскочил на ноги. – Хватит! Я пресытился войной, она у меня изо всех щелей смрадной блевотиной прет. И… не вводи во грех, Жорка, а не то!..

– Вот-вот-вот! – расхохотался во все горло Георгий. – Вот оно, подтверждение моих слов. Вот он, каппелевский капитан Нелюбин во всей своей первозданной красе! А словечки-то, словечки какие, ваше благородие! Окопами от вас прет, постановкой во фрунт и расстрелами дезертиров.

– Жорка!

Старицкий примирительно поднял руки вверх:

– Умолкаю, умолкаю. Извини, Мишка. Не беснуйся, я, брат, и в самом деле подумал, что ты лукавишь… Так ты и вправду решил стать мирным обывателем?

– Сказал уже.

Андрей справился с собой и сел на скамью.

– Сам-то ты, офицер ударного батальона, что ж булки подрумяниваешь? – фыркнул он.

– Э-э, Мишенька, у меня своя война, свой фронт, маленький и тихий, – Георгий погрозил ему пальцем. – Ну да ладно, пошумели – и будет. Значит, так. У нас три причины, в силу которых ты не желаешь стать славным чекистом… Слушай, говорю уже серьезно. Во-первых, твоя мораль смешна. Службу старой России ты справил, новой – тоже чин порядком отвел. Так что брось эти сентиментальные штучки. Страх перед разоблачением, конечно, силен. Однако в ГПУ мало осталось дураков в пулеметных лентах поперек груди и с бутылью самогона в кармане. Тебя наверняка проверили.