Игорь Пресняков - Банда Гимназиста

Начиная с поступления в училище и далее на фронте, я твердо знал, что мне делать, как поступать сообразно чести и присяге. Мою душу никогда не грыз червь вольнодумства или сомнений; всю жизнь я, словно маленький, но крепкий кораблик, шел знакомым фарватером, путь по которому указывали ясные маяки – государь, отчизна, долг.

В июле восемнадцатого вера в основы святая святых пошатнулась. Поступило известие, что большевики казнили императора и его семью. Будучи человеком, верующим в Бога лишь формально, я верил в государя, видя в нем средоточие высшего блага для народа и страны, некоего истинного смысла и вековых традиций всего русского. Узнав о гибели императора, добровольцы принялись изрыгать яростные проклятия коммунистам, давать ужасные клятвы.

Я же сидел и думал о том, что теперь в России нет высшего закона, ибо народ сам погубил государя, помазанника Божия.

Император поклонился взбунтовавшимся подданным, принял отречение, с христианским смирением отдался жизни рядового гражданина, не вступил в борьбу с народом своим. И этот самый народ, за который монарх молился и просил у Бога прощения, растерзал своего повелителя, словно презренного вора! Три столетия назад не знавший идей гуманизма костромской крестьянин мученической смертью во имя Государя и России искупил грехи Великой смуты. А его правнуки осознанно погубили помазанника Божия. Теперь любой мог нарушить завет, отбросив в сторону «гнилые предрассудки». Куда подевались совесть, справедливость, право и всевозможные «общественные договоры»? Их заменила сила, как высшее право и абсолют.

Что же мог противопоставить этому я? Обыкновенный, слабо разбирающийся в «идеях», но при этом молодой, способный, сильный и волевой человек? Такую же силу! Силу, направленную на сохранение самого себя, на борьбу за существование маленького живого организма со своими страстями, взглядами, невесть какой, но все же душой и сердцем. Подобная философия не могла мириться с моей прежней моралью и пусть поверхностной, но верой в Бога. И я их выбросил, очистил себя от ставших ненужными побрякушек, как очищают от золы очаг.

Зимой девятнадцатого Деникин договорился с командованием Донской армии о совместных действиях против красных. Добровольческая армия стала грузиться в поезда и перебрасываться в область Войска Донского.

Вскоре обстановка на фронтах начала меняться. Закаленные в боях соединения добровольцев начали теснить противника на всех направлениях. Однако командование не желало закреплять успехи, а стремилось побыстрее покончить с большевиками. Спешным порядком началась мобилизация, под ружье ставились тысячи крестьян и даже пленные красноармейцы. Сплоченные, монолитные офицерские полки превратились в дивизии и бригады. Не избежал подобной же участи и Марковский полк, опора армии, составленный из ветеранов «Ледяного похода»…

В мае я получил короткий отпуск. Поехал с приятелем в Ростов поглядеть на безмятежную тыловую жизнь, покрасоваться в парадном мундире, погулять с барышнями. Как-то вечером мы с капитаном Щегловым пошли в разгул по ресторанам и кафе. Закончили далеко за полночь в небольшом, пользующемся дурной славой заведении на берегу Дона. Уже был выпит штоф водки и завязано знакомство с весьма благосклонными к добровольцам дамами, как в ресторан ввалилась шайка налетчиков. Бандиты потребовали от посетителей без принуждения отдать им бумажники и драгоценности. Честные буржуа струхнули, а пьяные господа офицеры вообще не поняли, в чем дело.

Мой визави Щеглов, мужчина тучный и вспыльчивый, несмотря на изрядное подпитие, сумел резко вскочить и рвануть из кобуры «наган». Бандиты отличались завидным терпением – не стали устраивать стрельбу, а только лишний раз объяснили, что подымать шум не стоит. Я понимал, что на стороне налетчиков вместе с силой оружия еще и трезвое состояние. Выхватив у Щеглова револьвер, я попытался его урезонить. Атаман шайки подошел к нам. «Господин капитан неделю, как с фронта. Нервы сдают, – объяснил я бандиту. – Наши кошельки вас вряд ли заинтересуют – мы восьмой час в кутеже». – «Добро, ваше благородие», – кивнул атаман и отошел. Мне запомнилось его лицо – неглупое, решительное; лицо человека, способного на отчаянный поступок, но и, в своем роде, на благородный – тоже. Ведь он вполне мог нас погубить – только мигни подручным!

Три дня спустя, уже под утро, я возвращался на квартиру. Прямо у дома меня обогнал человек и скользнул в мое парадное. Где-то за спиной, у перекрестка затопали сапоги, звонкой трелью залились свистки патрульных. «Офицеров-дебоширов ловят. Или солдат без „увольнительной“», – подумал я и вошел в парадное. Там, прижавшись к стене, стоял беглец.

– Какого полка? – скуки ради спросил я.

Человек не отвечал. Я зажег спичку. Передо мной мелькнуло лицо недавнего бандита из ресторана.

– А, старый знакомый! – улыбнулся я. – Вижу, сегодня фортуна тебе изменила.

В его глазах я не заметил страха, только легкую досаду.

– Стой здесь, – сказал я. – Отплачу тебе добром за Щеглова.

Я вышел на улицу. Патруль уже был рядом с моим парадным. Представившись, я спросил старшего, в чем дело.

– Жиганы в «ювелирный» залезли, – выдохнул низенький фельдфебель. – Соседи приметили свет в окошке, забили тревогу. А мы и тут как тут! Один сюды побег. Все отстреливался, да патроны кончились. Не видали, ваш-бродие, куда он делся?

– Дальше по улице, в проходной двор нырнул.

Патрульные козырнули и бросились вдогонку. Спасенный налетчик покуривал на ступеньке парадной лестницы.

– Заячьих тулупчиков вы мне, барин, в прошлый раз не подарили, ну уж я-то за добро отблагодарить смогу! – прищурившись, сказал он.

Бандит вытащил из-за пазухи холщовый мешок. Внутри оказались золотые украшения из «ювелирного». Налетчик, не глядя, зачерпнул горсть побрякушек и сунул мне.

– Думал, откажусь? – усмехнулся я, засовывая драгоценности в карман. – Ошибаешься. Любая услуга должна оплачиваться.

Уже собираясь идти, я вспомнил:

– Кстати, откуда знаешь о «заячьем тулупчике»? Неужто Пушкина читал?

– Читать не читал, – ответил мой бандит. – «На казенке» был у нас политический, вечерами потешал шарагу разными историями. Так вот все книжки и выучил.

Он выглянул на улицу:

– Никак пронеслись, черти. Ну, бывай, ваше благородие, может, свидимся. А мне еще, по твоей милости, генералу Кукушкину гамуру ставить! [161]

– Звать-то тебя как? – вдогонку спросил я.

– Федькой.

Так я и познакомился с Фролом.

3 июля Деникин отдал свой знаменитый приказ № 08878 о походе на Москву. Отборным частям Добровольческой армии – Корниловской, Марковской и Дроздовской дивизиям доверили честь наступать на столицу. Начались упорные бои. 20 сентября мы взяли Курск; 6 октября 3-й Кубанский корпус Шкуро ворвался в Воронеж. Казалось, до Белокаменной – рукой подать!