Марианна Алферова - Соперник Цезаря

Если Цезарь хотел узнать, готовы ли римляне сражаться за безнадежное дело, то теперь он получил ответ, и ответ дерзкий.

Да, готовы.

Клодий вышел из дома уже после полудня. Патриция сопровождали два клиента, у каждого на кожаной перевязи висел через плечо меч; рукоятки задиристо топорщили толстую ткань плащей. Сам Клодий был в тоге и без оружия.

На улице его поджидали: едва он переступил порог, как к нему кинулась девочка, если судить по одежде и манерам — служанка. На самом деле она была уже взрослой — лет пятнадцати или шестнадцати, но маленького роста и худенькой. Девушка вложила Клодию в ладонь вощеные таблички. Патриций глянул на печать и торжествующе изломил бровь. Прочитав послание, несколько мгновений смотрел куда-то мимо служанки и улыбался.

Потом тряхнул головой, глянул на девушку все так же торжествующе и сказал:

— Передай два слова: «Я буду».

— А письмо? — шепнула она, косясь на клиентов.

— Что — письмо?

— Домна просила его вернуть.

Ногтем Клодий стер несколько слов на воске, после чего вернул таблички посланнице, прибавив серебряный денарий.

— Не подведи меня, Абра! — шепнул в розовое ушко.

Девушка покраснела, обещающе улыбнулась и вприпрыжку унеслась по улице, будто, в самом деле, была еще малым ребенком.

— Идемте, скорее! — повернулся Клодий к клиентам. — Час далеко не ранний.

— Куда нам торопиться, позволь узнать? — спросил клиент Гай. Слова он выговаривал нечетко: его губа, разбитая пару дней назад в драке, только начала подживать. — Уж не на праздник ли Доброй богини? — Он захохотал, находя шутку удачной — на таинствах Доброй богини присутствовать мужчинам строжайше запрещалось.

— А ведь точно, сегодня же Бона деа! — подхватил второй клиент. — Женщины собираются в доме претора Цезаря в Субуре, как я слышал. Хоть бы одним глазком поглядеть, что они там вытворяют.

— Я, кстати, свою конкубину [54] Конкубина — любовница, сожительница. расспрашивал, хотел узнать, что там происходит, а она молчит, и ни гу-гу, хотя обычно трещит без умолку. У меня такое чувство, — Гай понизил голос, — что она ничегошеньки не помнит. Такое может быть?

— Не может, — отозвался Клодий. — Им просто стыдно рассказывать, что там творится. Если не веришь, спроси у Цицерона, мы к нему как раз направляемся.

— Цицерон, что, баба? — еще громче заржал Гай.

— Нет, но он утверждает, что знает все на свете.

Цицерон только что купил дом у богача Красса.

Дома на Палатине в тот год стоили безумно дорого. Цицерону казалось, что после этой покупки все его осуждают и все завидуют — одновременно.

Привратник, похожий на большого лохматого пса, открыл перед гостями дверь. Атрий украшали четыре колонны, по краю отверстия в потолке шел узорный фриз. На зиму отверстие затянули тентом, и потому в атрии было темновато. Но даже в полумраке сиял золотом шлем статуи Минервы.

Едва гости явились, как в атрий вышла Теренция. За ее спиной маячила служанка с трехлетним Марком на руках. Малыш был занят: он пыхтел от старания, пытаясь сорвать с шеи золотой амулет.

— Рано что-то вы пожаловали, доблестные мужи, — проговорила матрона с издевкой в голосе. — Обед у нас подают только после захода солнца — у мужа плохой желудок, и он заботится о своем здоровье, в отличие от беззаботных гуляк, которые готовы набивать брюхо с утра жирными колбасами и ветчиной.

— Нет, нет, ни кусочка ветчины! — запротестовал Клодий. — Я с клиентами ел лишь вчерашний хлеб да пил воду из Теплого акведука. И потом, я тоже очень беспокоюсь о желудке и не возьму в вашем доме в рот ни крошки. Но мои спутники не прочь чего-нибудь перехватить. Как насчет вина и лепешек с сыром? По-моему, с кухни тянет именно сырными лепешками.

— Я же сказала: у нас утром не готовят. А сырный пирог подают на десерт. Никто не начинает обед с десерта.

— Так пусть хоть дадут яиц, испеченных в золе!

Теренция не ответила и удалилась, всем своим видом показывая, что ни лепешек, ни вина, ни яиц гости не дождутся. Не то чтобы гости были голодны, но беседа всегда приятна, если хозяин велит принести кувшин хорошего вина — хиосского или фалерна.

— Врет, причем бессовестно, — подвел итог проигранной дискуссии клиент Гай. — Вот поэтому я и не женюсь — чтобы на своей собственной кухне не красть хлеб с сыром.

— Ну да, пока ты воруешь на чужих.

Клодий и его спутники миновали атрий и, отдернув занавеску, ввалились в таблин. Марк Туллий отложил папирусный свиток и приподнялся на ложе, опершись локтем на подушку. Консуляр [55] Консуляр — бывший консул. изрядно располнел за последний год, наметился второй подбородок, и вокруг рта появились мясистые складки. Впрочем, эта дородность ему шла, скрадывала провинциальную суетливость. Красивая голова Цицерона чем-то напоминала львиную морду, что украшала бронзовый подлокотник. Секретарь Тирон расположился на низкой скамеечке и записывал на вощеных дощечках замечания хозяина. Бронзовое стило в его пальцах так и летало.

— А, Публий, друг мой, что же так редко заходишь? — радушно встретил гостя Цицерон. — Я как раз редактирую мои речи против Катилины для издания. Не только сенаторы, что были в тот день на заседании в храме Согласия, а весь Рим должен узнать, что именно я своим мужеством и бдительностью спас Республику от преступников. Мне приходилось надевать панцирь под тогу, ибо жизни моей угрожала нешуточная опасность.

Нетрудно было разгадать замысел консуляра: едва опасность миновала и пугающие слухи улеглись, как зазвучали голоса, осуждающие казнь сторонников Катилины. Так что Марк Туллий спешил оправдаться.

— Тебе и сейчас угрожает опасность. — Клодий уселся в плетеное кресло, его спутники — на бронзовую скамью для двоих. — В такие дни особенно ценится помощь друзей.

— Ах, Публий, Публий! Настоящих друзей у меня слишком мало. Разве что ты, да еще Помпоний. Остальные лишь притворяются друзьями и не ценят оказанные благодеяния. А ведь я спас их всех, с их имуществом, женами, детьми. И что же, от многих я слышу доброе слово? Приходится самому заботиться о славе. Помпея в те памятные дни не было в Риме, но он непременно должен узнать о моем мужестве при подавлении заговора. Я намерен выступить в присутствии Помпея с речью о моем консульстве.

— Зачем? — Клодий удивленно приподнял бровь.

Вопрос обескуражил Цицерона. Уж не насмешничает ли Публий Клодий? Цицерон глянул на молодого человека с подозрением. Тот был совершенно серьезен. Разве что глаза… Но по глазам Клодия ничего не понять — в них всегда дерзкий вызов и затаенная насмешка. Даже какого цвета они — не разберешь, то ли светлые, то ли темные. Глаза мудреца и подлеца одновременно.