Марианна Алферова - Соперник Цезаря

Но вышло, что болтали на Бычьем рынке и верфях правду, и Клодий, тридцать два предка которого побывали консулами, пятеро — диктаторами, а семь — цензорами, сделался плебеем.

Но Клодий ни о чем не сожалел. Напротив, он казался вполне довольным, почти счастливым. Он похлопал двадцатилетнего Фонтея по плечу и спросил:

— Ну как, дорогой отец, тебе нравится у меня? Ты никак волнуешься? Переживаешь, что придется подчинять своей отеческой власти такого знаменитого сына?

— Есть немного, — срывающимся голосом ответил плебей.

— Не стоит тревожиться! Я буду хорошим сыном. Почтительным. И тебе незачем приходить ко мне по утрам, как ты явился сегодня, — а то решат, что пришел на салютации. Сами боги благоволили к нам: все знамения благоприятные, да и как же иначе, если за полетом птиц следил авгур Гней Помпей Великий! Уж он постарался, чтобы усыновление прошло успешно. С тех пор, как он женился на дочери Цезаря, Великий сделался послушным, как ребенок. Им теперь управляет женщина. — И добавил после паузы: — Очень красивая женщина. — Фонтей захихикал, но тут же примолк: новоявленный сынок бросил на него воистину бешеный взгляд. — Скоро Помпей и Цезарь прибудут, не стоит в их присутствии так смеяться.

— А я? — выступил вперед клиент Гай, найдя, что момент удачен.

— Тебя не приглашали.

— Разве мне уже нет места? — Гай всегда претендовал на особую милость патрона.

— Сегодня слишком жарко, чтобы обедать внизу, в большом триклинии. Я велел накрыть наверху, в летнем помещении, а там только три ложа. Ты зван на пир завтра. Или ты дни перепутал?

«Ага, завтра на стол подадут объедки сегодняшнего», — обиженно насупился Гай.

— У меня во рту пересохло, — пробормотал Фонтей.

— Тебе принесут выпить. Чего ты желаешь? Хиосского? Фалерна?

— Я пойду, погляжу, как там, на кухне, все ли готово? — предложил Фонтей одновременно и дерзко, и смущенно — он до смерти боялся столкнуться в атрии с Цезарем, а особенно с Помпеем. Одно дело, когда ты на форуме зришь одного из них — тогда можно, прячась за чужими спинами, выкрикнуть что-нибудь обидное, можно швырнуть комком грязи в голову проходящей знаменитости. Но в атрии, встав подле Помпея Великого, ты сразу ощутишь свою несоразмерность. Вдруг вспоминаешь, что плохо побрился — бритва никуда не годилась; чувствуешь явственно, как от тебя пованивает потом, — хоть и побывал в общественных банях, но вымылся наскоро, да и вода была плохо нагрета, а потом ты протискивался в толпе, взопрел. Вдруг Помпей спросит о чем-нибудь — о каком-нибудь новом законе или о том, чем прославились предки Фонтея или он сам. Нет, нет, уж лучше отсидеться на кухне — там все свои, разговоры понятные, можно свысока взглянуть на соседа и даже подшутить над ним грубовато и не зло.

Клодий согласно кивнул:

— За тобой пришлют, когда гости перейдут в триклиний. И смотри, не напивайся сверх меры, а то не отведаешь те яства, что приготовлены для пира. Твое место будет верхнее на верхнем ложе.

Лучшего Фонтей и не желал: место достаточно почетное, но при этом самое далекое от среднего ложа, где расположатся Цезарь и Помпей.

Но если Фонтей был доволен, то Гай, разумеется, нет. Клиент исподлобья глянул на Клодия, которому не было до него больше дела, потом на Фонтея и Зосима — те уже двинулись из атрия на кухню — и с решительным видом направился вслед за плебеем и вольноотпущенником: дома есть было нечего.

— Пир пиром, а хорошая жратва — это хорошая жратва, — буркнул Гай, усаживаясь за стол на кухне.

Место оказалось рядом с дверью в коридор, что вел в перистиль. Дверь была распахнута, но это не помогало: готовка шла с самого утра, кухня превратилась в пекло вулкана. Гай, едва войдя, тут же стал обливаться потом — и все из-за дурацкой тоги. Зачем только он ее надел! Выругавшись вполголоса, Гай скинул тогу, сложил ее аккуратно и постелил на скамью, а сам уселся сверху. Сразу стало легче. Ветерок, затекая в распахнутую дверь, холодил влажную от пота шею.

— В самом деле, что толку в этих перепелках или в костлявых рыбках, которые на такой жаре стухли прежде, чем попасть на сковородку! — Гай не замечал, что похож на лисицу из басни Эзопа, не сумевшую добраться до винограда.

Служанка поставила перед ним копченый окорок и миску с солеными пиценскими оливками, положила солидный пучок зеленого хрусткого лука, только-только с гряды. Зосим принес кувшин разбавленного вина.

Люди Клодия — из тех, что всегда под рукой у хозяина, — тут же уселись за стол: гладиатор Полибий, вольноотпущенник Зосим, раб Этруск и другой раб — Галикор, тихий, незаметный и незаменимый человек. Гай Клодий расположился подле Фонтея, его одного считая себе ровней в этой пестрой компании.

— Подумаешь, Цезарь и Помпей! — заявил новоявленный папаша, на кухне мигом обретя уверенность и опрокидывая залпом чашу неразбавленного вина. — Говорят, когда Цезарь моложе был, так вместо царицы поставлял задницу царю Никомеду.

— Выдумка все это! — буркнул Зосим. Слух этот о царе Никомеде и Цезаре, пущенный еще много лет назад, гулял по Риму с регулярностью лихорадки. Может быть, потому, что во внешности аристократа Цезаря было что-то по-женски утонченное.

— Не выдумка, — хмыкнул Фонтей. — Может, Клодий его тоже трахает?

Полибий коротко размахнулся и угодил в нос Фонтею. Тот вскочил, на тунику струей хлынула кровь. Как раз в этот момент на кухню вошел Клодий. При виде Фонтея, зажимающего нос, и кровавых пятен на его тунике тогу приемный отец предусмотрительно снял, как и Гай, Клодий нахмурился.

— Кто разбил нос папаше? — спросил он, хмурясь. — Или я не предупреждал? Пить можно, а папашу не бить.

— У нас о Цезаре спор, и о твоих с ним отношениях, — попытался вывернуться Полибий. — Да еще о царе Никомеде. Знаешь, мнения у всех разные… не сошлись.

— Папашу не бить! — Клодий обнял Фонтея за плечи. — Уже гости явились, а папаша с разбитым носом. Куда ж это годится?

— Может и с нами посидеть, — заметил Зосим. — Не велика птица.

— Я — квирит, а не какой-то там вольноотпущенник! — разобиделся Фонтей.

— Намочите тряпку холодной водой, — приказал Клодий. — Зосим, живо в кладовую, принеси мою тунику — папаше переодеться надо.

Клодий вывел Фонтея во внутренний садик. После жаркой кухни на воздухе показалось прохладно.

Солнце уже ушло из перистиля — только капители колонн были освещены. Яркое небо казалось плотной шелковой тканью удивительной синевы.

— Вот скоты, — пробормотал Фонтей, размазывая кровь по лицу. — Чего я такого сказал? Да то, что все говорят на кухне… А этот сразу — драться. Отброс арены. Хе… Да я…

— Из женщин будут сестра моя Клодия и дочь Цезаря Юлия, которая только что вышла замуж за Помпея. Будь добр, веди себя прилично. Ни слова о царе Никомеде! А не то я, только что обретший отца, вновь сделаюсь сиротой. — Клодий так обещающе улыбнулся, что у словоохотливого плебея холодок пробежал по спине.