Марианна Алферова - Соперник Цезаря

Он окинул взглядом ее нагое тело. Гладкий живот не рожавшей женщины. Он провел ладонью от колена к бедру.

— Если тебя это возбуждает, называй меня Юлией, — проговорила она, приподнимаясь на локтях и глядя на него сузившимися темными глазами — глазами Юлии, — в которых читалось вожделение. И ни тени смущения, ни тени стыда.

— Да, меня это возбуждает. — Он сбросил тунику. — Я трахал жену Цезаря, теперь настал черед его дочери.

Он вновь поцеловал ее и укусил за губу. Ощутил во рту солоноватый привкус крови. Его это тоже возбуждало. Он всадил в нее свое копье. Она застонала, выгнула шею, лицо ее запрокинулось, и он не видел больше ее глаз. Ее острые ноготки вонзились ему в спину. Красотка обхватила его ногами. Развратная дрянь. Не Юлия?

А вдруг Юлия?…

Он очнулся, как от наваждения, встал, схватил свою чашу неразбавленного вина и выпил залпом…

Проснулся он в какой-то комнате, которую никогда прежде не видел. Голые оштукатуренные стены, запах гнилой соломы и мочи. Комната освещалась через узкую щель наверху, под самым потолком. По полосе света Клодий понял, что наступил день. Он лежал на грязном жестком тюфяке на полу голый, если не считать набедренной повязки, и голова раскалывалась от чудовищной боли.

А ведь он выпил всего лишь одну чашу вина. Это он помнил точно. А потом его потянуло в сон…

Клодий поднялся, брезгливо потрогал тюфяк — ткань была жирная от грязи. Он сделал шаг, другой, ткнулся в стену. Повернулся и, разглядев наконец дверь, шагнул к ней. Дверь оказалась заперта. Почему-то это его не удивило. Обдирая ногти, полез к щели под потолком. Не дотянулся. Прислушался. За «окном» кто-то прошел, сказал что-то раздраженно, что именно — расслышать не удалось. Шаги удалились. Стало тихо. Судя по всему, щель под потолком выходила в соседнюю комнату. Клодий вновь растянулся на тюфяке.

Вчерашнее развлечение вспоминалось, но с трудом, какими-то осколками. Юлия-Эвридика на ложе, покрытом пурпурными тканями, бесстыдно раздвигала колени, и блики от ярких тканей рдели на ее бедрах. Гетера играла роль матроны, которая хотела выдать себя за гетеру. Все запуталось и вместе с тем прояснилось.

Клодий вскочил и в ярости ударил плечом в дверь. Сверху посыпались штукатурка и известь, и дверь дрогнула, но устояла. Он налетел на нее снова. Отскочил.

И вдруг дверь распахнулась. Перед ним стояли Евдам и Биррия. Этого Клодий не ожидал. Он попятился, а гладиаторы кинулись к нему, заломили руки и вывели из темной комнатушки в соседнюю, просторную и с большим окном. Здесь, в кресле, подперев голову и саркастически разглядывая пленника, сидел Милон.

— А, Красавчик! В Риме всем слишком известна твоя слабость. Хорошенькие женщины. И еще болтают, что ты втюрился в жену Помпея. Нельзя так выставлять свои чувства напоказ. Нельзя. Чувства нас губят.

— Что ты собираешься делать? — спросил Клодий.

Он почувствовал, что гладиаторы держат его уже не так крепко, и дверь напротив, — скорее всего, она должна вести в перистиль, — приоткрыта. Если удастся прорваться в сад — оттуда при известной ловкости можно выбраться на крышу и…

— Ничего я не собираюсь делать, — пожал плечами Милон. — Поживешь у меня в гостях, пока пройдут комиции по выбору эдилов, а потом я, может быть, тебя отпущу. Если будешь себя хорошо вести.

— Ты хоть догадываешься, что с тобой будет?

— Да ничего со мной не будет. Ты почище штучки выкидывал, пока был народным трибуном. А тут как раз мои полномочия истекают, я решил поучиться у тебя и быть таким же дерзким, как ты, Красавчик. В крайнем случае, меня тоже начнут кликать Бешеным. Нас будет два Бешеных в одном Городе. Это даже забавно.

Клодий закашлялся вполне натурально. Согнулся пополам. Когда человек кашляет, его, разумеется, держат не так крепко. Распрямляясь, Клодий сумел высвободить левую руку и заехал Евдаму кулаком в челюсть. Потом пихнул локтем Биррию и рванулся из комнаты. Он не ошибся: дверь вела в перистиль. И в садике никого не было. Беглец вскочил на плечи мраморному Аполлону и потянулся к крыше.

Не успел. Следом вылетел Биррия. Ударил мечом снизу вверх. Клодий почувствовал, как клинок вспорол кожу, и по бедру заструилась кровь. Все же он ухватился за черепицу и… Она, проклятая, посыпалась вниз.

Клодий рухнул на мраморные плиты перистиля.

Он вновь оказался на том же тюфяке. Есть ему не давали, лишь к вечеру принесли чашу с водой. Он выпил и провалился в липкий, тяжелый сон. Он не хотел спать, он боролся. Иногда ему удавалось осилить дремоту, но тут же вновь впадал в забытье. Наконец он пришел в себя — будто кто-то тряхнул его за плечи и разбудил. Он не знал, сколько прошло времени. Воняло отвратительно. Все тело болело. Он ощупал бедро и замычал от боли. Рану кое-как перевязали, но она, кажется, воспалилась. Неужели он сдохнет в этой вонючей комнатке? Сколько же времени прошло? День? Два? Пить хотелось невыносимо. Он стал искать кувшин с водой и не нашел. Но он помнил глухой стук глиняного сосуда о каменный пол. Клодий прислушался — как будто тот звук все еще висел в воздухе, и по нему можно было отыскать кувшин. Взмахнул рукой. Пальцы ухватили узкое горло. Он поднес кувшин к губам… Но на дне не было ни капли. Проклятый сосуд, годный лишь на черепки… Разбить его! И Клодий разбил. Вдруг почудилось, что зажурчала вода, вытекая из расколотого глиняного чрева! Клодий рухнул на тюфяк. Он будет так лежать неподвижно и ждать, когда принесут новый кувшин. Его скоро должно принести. Очень скоро. Сейчас. Он знает, что кувшин должны сейчас принести…

— Я схожу с ума! — одернул он себя.

Ему вдруг показалось, что дверь в комнату открыта. Он встал, но дверь исчезла — перед ним была глухая стена. И из этой стены вдруг высунулась голова Помпея. Одна голова, отдельно от тела.

— Милон, так нельзя поступать. Если этот человек умрет, тебя отправят в изгнание, — произнесла голова. — Даже если отпустишь, тебе не отвертеться от суда.

— Он похитил у тебя царевича Тиграна, да еще содрал с того за освобождение несколько миллионов! — отвечала возникшая неведомо откуда голова Милона. Она висела подле с головы Великого, только чуть ниже.

— Тигран — заложник. А твой пленник — римский гражданин и бывший народный трибун.

— Ну и что?! Этот человек нам мешает. Можно не убивать его, а всего лишь изуродовать лицо, выжечь на лбу клеймо и отправить на рудники под именем моего раба, что умер сегодня утром. Клодий исчезнет навсегда.

— Ты этого не сделаешь! Это страшное преступление — объявлять свободного рабом! За это полагается смерть. — Голова Помпея нахмурила брови. — Надо поступать как должно! Всегда! Я добивался всего, не нарушая законов Рима! И всегда получал больше, чем просил! Но только по закону.