Марианна Алферова - Соперник Цезаря

— Скажи носильщикам, чтобы шагали к таверне «Свиное вымя», — велел Клодий. — Там, кстати, подают отличные свиные колбаски. Не хочешь попробовать?

Аппий брезгливо скривился.

— Не хочешь? Жаль. Могли бы пообедать вместе.

— Счастье, что наш отец не видит тебя из царства Дита, — вздохнул Аппий. — Он бы опечалился, он бы рыдал непрестанно.

— Да ладно тебе! — Клодий взъерошил ладонью свои великолепные каштановые кудри. — Счастье, что он не видит нашего тупоголового братца Гая, а то бы, в самом деле, обрыдался. Гай так глуп, что даже не сумел ограбить вверенную ему провинцию. Ты читал жалобы, что на него подали? Это занятней речей Цицерона. Теперь его осудят — вот увидишь. Если ты не сунешь пару миллионов кому надо.

— Публий!

— Ты первый потревожил память отца.

Аппий нахмурился еще больше, отчего в лице появилось что-то обезьянье, хотя в юности Аппий был почти так же красив, как и младший брат:

— Публий, если ты не прекратишь ночные попойки и драки в тавернах, мои выборы окажутся под вопросом!

— Он волнуется за свои выборы! Братец, ты, кажется, забыл, что за тебя будут голосовать мои друзья из «Свиного вымени». Больше, извини, некому.

В этот момент носильщики остановились перед таверной, вывеской для которой служило изображение огромной свиньи. Клодий нырнул в дверь, из которой пахнуло теплом, пряностями и дымом.

— Нельзя же так себя вести! — простонал Аппий, хотя младший брат его уже не слышал.

Клодий уселся за стол в таверне, налил из кувшина полную чашу неразбавленного вина. Прежде чем выпить, проверил, на месте ли кошелек и кинжал. И то, и другое надо держать под рукой в таких местах. Пить здесь в одиночестве — безрассудство. Два факела освещали закопченное помещение, в очаге вспыхивал и гас притомившийся огонь. На улице — стремнина суеты, здесь — пищевой омут, где над медными крышками медленно курится пар, плывет запах петрушки и сельдерея.

Любил молодой патриций такие места — сомнительные и темные. Здесь можно встретить удивительных людей, поговорить о девчонках, гладиаторских боях, начале мира и его конце, выучить какой-нибудь мудреный прием для уличной драки и расстаться закадычными друзьями, чтобы никогда потом не встретиться.

Ноябрь. Год заканчивается. Скоро начнется новый, год новых консулов, новых преторов и эдилов, [26] Эдил — магистрат, ответственный за порядок и благоустройство Города. старых склок в сенате и неразрешенных проблем. Какие интриги, какие схватки на форуме! И зачем? Чтобы один год повелевать этим сумасшедшим Городом на пару с каким-нибудь идиотом, а потом удалиться от дел и смотреть, как другие набивают свои кошельки? Разве не безумие, что народ, покоривший весь мир, год от года становится все беднее! Разве не безумие, что воинственные римляне не жаждут больше служить в легионах; разве не безумие, что в этот великолепный Город стекаются сокровища со всего мира, а следом сюда же стекаются подонки со всех концов огромной Республики, все мерзавцы, преступники и подлецы?

Клодий выпил полную чашу хиосского вина, но не почувствовал хмеля. Человек шесть подозрительных личностей о чем-то совещались в темном углу, да еще три философа, явно вольноотпущенники, драли глотку, споря о цели бытия и природе богов, готовые вцепиться друг дружке в растрепанные бороды. Один философ тайком что-то записывал — чужие мысли, надо полагать, чтобы выдать потом за свои. И правильно делал. Разве можно удержать при себе мысль? Высказал — улетела. И, может быть, не умрет. Если проходимец-бродяга запишет ее и употребит. Но философия сейчас мало кого интересует. Теперь в Риме говорят о пирах и безумно дорогих рыбных блюдах, о драгоценных камнях и драгоценных шелках, что привозят с Востока, — они стекают с пальцев летним дождем и сверкают, как солнце. Где прежняя римская суровость, где строгость жизни, доходящая до аскетизма, когда со всего Города — о, насмешка! — для приема послов смогли собрать по ложечке и кубку один-единственный столовый прибор из серебра?

Но жизнь меняется, и порой — слишком быстро.

Кожаная занавеска в дверном проеме рядом с кухней дрогнула, в зал выглянула смуглая девица. Ее наряд — узенькая нагрудная повязка и полупрозрачная юбка с разрезами — был украшен стеклянными бусинами. Танцовщица. Девушка обвела взглядом гостей, приметила Клодия. Узнала. Да, в любой таверне его узнают — от этой славы ему не уйти.

— Привет, Красавчик! — Девушка подмигнула ему и улыбнулась. Зубы у нее были ровные, белые, улыбка ее красила. Девушка об этом знала. — Что-то ты сегодня грустный. Станцевать тебе? — Она вызывающе повела бедрами. — Могу с раздеванием, если дашь серебряный денарий.

Клодий бросил ей монету. Девушка не сумела поймать, и монета, звеня, покатилась по полу. К добыче рванулись сразу двое — танцовщица и один из философов. Девушка оказалась проворней. Клодий расхохотался:

— С философами надо держать ухо востро!

— Так как насчет танцев, Клодий?

— Не сейчас! И не кричи мое имя на всю таверну. — Он приложил палец к губам.

Но предупреждение запоздало. Один из компании в темном углу тут же поднялся и направился к патрицию. Краем глаза Клодий видел, как человек подходил — закутанный в плащ и под этим плащом явно скрывающий меч или кинжал.

— Можно рядом с тобой присесть? — спросил посетитель.

— Нельзя, видишь, все места заняты сиятельными членами сената. — Клодий поднял голову. Перед ним стоял Луций Сергий Катилина, в простой тунике из грубой шерсти и сером плаще с капюшоном, точь-в-точь таком, как у Клодия.

В сорок шесть лет римлянин должен выглядеть солидно, выступать неспешно, уметь красиво говорить, но при этом не забывать искусство владения мечом и копьем. Катилина был худ, порывист, угловат, как подросток. Черные слишком длинные волосы торчали во все стороны. Но в этом человеке чувствовалась бешеная энергия, и многих к нему влекло, будто магической силой.

— Неподходящее место для патриция из рода Клавдиев. — Катилина улыбнулся. Улыбка эта не сулила ничего хорошего.

— Для патриция из рода Сергиев подходит не больше.

Приятели Катилины подошли следом. Клодий узнал Цетега и Марция. Вряд ли Катилина и его дружки явились сюда лишь затем, чтобы перекусить свиными колбасками.

— Друзья мои, не кажется ли вам странным, — Катилина повернулся к спутникам, — что Публий Клодий Пульхр сидит в таверне «Свиное вымя» в одиночестве и пьет вино. — Катилина взял чашу Клодия, понюхал — хиосское вино, причем не разбавленное. Совсем неплохое для такой дыры.

Цетег изобразил улыбку. Марций остался невозмутим.

— А мне почему-то кажется, — продолжал Катилина, и лицо его исказилось, — что ты шпионишь за мной, Красавчик! — Он грохнул кулаком по столу так, что и чаша, и кувшин подпрыгнули, а деревянная столешница треснула вдоль — мятежный патриций обладал поразительной силой. — Так что ты здесь делаешь? — Голос его мгновенно вновь сделался вкрадчив.