Марианна Алферова - Соперник Цезаря

Потом вдруг сообразил, что если Клодия убьют, то и ему, Квинту, и его легионерам — конец. О, боги, верно, разум у него совершенно помутился. Так что же — молиться, чтобы Бешеный уцелел? Выходит, так.

Легат тяжело вздохнул, взял папирусный свиток и, щурясь, ибо свет от очага плясал и неверно освещал папирус, попытался прочесть написанное. Разобрал несколько слов, бросил ненужное занятие и стал записывать дальше…

Это было длинное, день за днем сочиняемое в осаде письмо брату Марку в Рим. Когда удастся отправить послание — неведомо. И удастся ли вообще? Но Квинт все равно писал. Потому как старший брат до всяких сведений был жаден и желал знать обо всем. Интересно, чем сейчас Марк Туллий занят? Верно, отделывает заново отстроенный дом, украшает перистиль, закупает греческие статуи. Или новую усадьбу Квинта обустраивает. Только ли увидит Квинт эту усадьбу? Легат вздохнул и стал писать на папирусе будничное:

«В лагере почти все больны или ранены. Вряд ли хоть один из десяти совершенно здоров. Я, слава богам, цел. Только испытываю невозможную усталость. Даже спать не могу — лягу на походную свою кровать и цепенею…»

Квинт покосился на ложе. В претории горел огонь, но все равно постель была ледяная. Ложишься в нее, как в могилу.

«Брат мой Марк, поход в Британию был не слишком успешен, а нынешняя зима и вовсе дикая. Летом случилась сильная засуха, хлеба уродилось мало, вот и встали мы на зимние квартиры по разным местам. Галлы тут же на нас набросились. Варвары предлагали мне сдаться, клялись, что вся Галлия под оружием, германцы перешли Рейн, а лагеря Цезаря и всех его легатов осаждены. Они сказали мне, что Сабин погиб и с ним пятнадцать когорт. Мне предложили выйти из лагеря вместе с воинами. Но я понял, что это ловушка. Брат Марк, нам не дойти сейчас никуда — мои люди сами умрут в пути, их не надо убивать. Разумеется, этого галлам я не сказал. Я ответил, что римский народ не привык принимать условия от вооруженных врагов. Пусть галлы сами сложат оружие, а я уж похлопочу перед императором о прощении для них — всем ведома его справедливость. И вот что ни день, мы отражаем новые атаки. Одна надежда теперь — на Цезаря».

Квинт Цицерон прекратил писать и огляделся, прикидывая, где спрятать свиток, чтобы римляне его нашли, если помощь опоздает и галлы возьмут штурмом или измором лагерь. Квинту очень хотелось, чтобы о его мужестве узнали свои. Брат Марк мог бы поместить этот эпизод в одну из своих книг.

Мысль, что геройский его поступок так и останется неизвестным, приводила Квинта в отчаяние. Внутренне он уже почти смирился с тем, что погибнет в Белгике. Но смириться с тем, что о его доблести не узнает Рим, он не мог.

Клодий тем временем снаряжался для опасного предприятия. Упрямец для предстоящего не подходил — слишком непокорный, да и заметный. И через укрепления его тайком не проведешь — как уже сказал Клодий, лошадей придется красть у галлов. Одежду он взял галльскую — штаны, шапку и лингонский плащ. Волосы, правда, у него были каштановые, а лицо бритое, но это не беда — у Поллы срезали почти под корень светлые ее волосы, и она окончательно сделалась похожа на мальчишку-колона, каких держат для всяческих услуг в лагере. Из ее волос Зосим быстро соорудил усы хозяину, приклеив смолой к верхней губе. Потом каштановые волосы Клодия смочили водой, засыпали известью и гребнем начесали так, чтобы они встали дыбом. Сзади ремешком привязали пучок светлых волос. Получилось отлично. Издали — настоящий галл, никто не остановит его, не окликнет.

Полла смеялась, глядя на эти метаморфозы. Пришел Луций Ворен, принес трофейный галльский меч в ножнах. С Вореном они сделались друзьями с первого дня, вернее, с той ночи, когда начался штурм лагеря.

— Металл отличный, — сказал Ворен. — Все хочу отыскать какого-нибудь местного кузнеца и увести с собой в Италию. Риму мечи еще долго надобиться будут — не последняя война, чует мое сердце.

Клодий кивнул — его сердце подсказывало то же самое.

Из съестных припасов брать было почти нечего — сухари да баклагу с водой, куда чуть-чуть добавили вина. Галл бы взял с собой в дорогу пращу. Но Клодий почти не владел пращей, потому захватил пару пилумов. Меч, как всегда, у бедра. Кинжал — у пояса. Под мохнатым галльским плащом — прочный панцирь. Шлем надевать не стал, шлемы все были римские. Ну что ж, от троих отобьется без труда, а вот от пятерых — вряд ли. А галлы не ездят по одному. Если какой-нибудь знатный отправляется в дорогу, с ним целая толпа, и все верхами. Всадники у галлов отменные. Зато их пехота против римской ни за что не устоит.

Поллу нарядили мальчишкой-слугой. В темноте их спустили со стены на веревке, и гонцы крадучись двинулись к вражескому лагерю. Полла умела ходить бесшумно. Клодий — тоже.

В этот раз Полла не сбилась с дороги, и в лагерь Цезаря они успели добраться на другой день до темноты. Факелы зажгли, но лишь для того, чтобы их заметили издалека в начинавших сгущаться зимних сумерках. Лагерь стоял у реки, а чуть далее, за частоколом и деревянными римскими башнями, высились стены Самаробривы, города амбианов, сложенные из камня и древесных стволов.

Все же пришлось подождать, пока солдаты бегали докладывать Цезарю. Ворота наконец отворились, и гонцов впустили внутрь.

Клодия провели к императору. В деревянном претории было не слишком тепло, но возле стола горели сразу три бронзовых светильника. Цезарь просматривал какие-то записи. Без доспехов и палудаментума он выглядел как-то не воинственно. Длинные волосы поредели на висках, так что лоб, и без того большой, казался просто невозможно высоким, расчерченный наподобие буквы «Т» двумя вертикальными и двумя горизонтальными морщинами. Щеки сильно запали — не хватает зубов, предположил Клодий — и к тому же небриты — в знак траура. Скорее всего, небритость и длинные волосы — это траур по Юлии. Хотя странно, что мужчина так долго скорбит…

Цезарь отложил стило и поднялся встречать гостя.

— Далеко же ты забрался. Да и зима выдалась тревожной, — заметил император.

— Это точно, я не скучал в дороге, — признался Клодий.

— Я велел принести еды. Ты один?

— Со мной лишь проводник-галл.

— Вас разместят в палатке моей контубернии. [147] Контуберния — здесь : сопалаточники, свита полководца. Контубернией также назывались восемь человек, проживавшие в одной палатке.