Андрей Волос - Маскавская Мекка

Спал и плотник Коля Евграфов, косвенный виновник части ее беспокойств.

Сон ему снился простой по форме, но необыкновенно глубокий по содержанию.

Будто добелил Коля честь по чести памятник и немедленно направился к шурину. А шурин вместо того, чтобы вытащить бутылку, бранится и сует ему в дрожащие руки жестяную кружку.

— Ты что! — говорит будто бы Коля, отстраняя ее. — Да не хочу я воды твоей! Налей Христа ради сто грамм, Василий!

А Василий отчего-то злобится и материт Колю почем зря, а бутылку не достает. И все норовит всучить эту поганую кружку.

— Не хочу! — кричит Коля. — Сука ты, а не шурин! Помнишь, как на пасху болел, паразит? Я тебе пол-литра скормил — и ни разу не вспомнил! А ты мне глотка жалеешь?!

Чувствует Коля, что от обиды и злобы наворачиваются слезы, и будто бы говорит в конце концов своему подлому шурину:

— Ладно, Васька, попросишь ты у меня еще зимой снега, я тебе дам снега! Хрена с маслом ты у меня получишь, а не снега!

— Да открути ты кран-то, бестолочь! — отвечает шурин, тоже наливаясь недоброй кровью. — Открути да пей — хоть залейся!

— Хорошо, хорошо, — бормочет Коля, решив вынести все издевательства до самого конца. Берет кружку, подставляет под струю — и понимает вдруг, что из крана весело хлещет вовсе не вода, а именно водка!

— М-м-м! — произносит Коля изумленно, завинчивает скорее, чтобы даром не пролилась драгоценная влага, осушает кружку единым махом и говорит шурину сдавленно:

— Это что же такое, Василий?

— Хрен его знает! — отвечает Василий. — Третий день уж такая катавасия… Что ты будешь делать! За водой теперь к колонке хожу аж на 45-го Гумсъезда…

— Ты бы ванну бы наполнил бы! — говорит Коля, весь дрожа.

— Наполнил бы. Это сколько раз ходить придется!

— Да не водой с 45-го Гумсъезда! — растолковывает Коля. — Ты что, не понимаешь?! Ведь не век же она хлестать будет! Кончится, Василий, ой кончится!..

— Не беда, — отвечает тот. — Кончится — к Верке-магазинщице сходим. Это тебе не на 45-го Гумсъезда тащиться, — рукой подать.

А Коля наполняет кружку и пьет, пьет и наполняет — и все вокруг празднично горит и переливается…

…Олегу Митрофановичу Бондарю, начальнику строительного управления, тоже часто снились сны. Как правило, это были пестрые, карусельные видения, на живую нитку сметанные из обрывков жизни. Обычно во сне Олег Митрофанович занимался тем же, чем и в действительности: проверял чертежи, препирался с главным инженером, гнал кого-то выбивать бетон на бетонном, на кирпичном кирпич, отоваривал крупяные талоны и читал газету «Гумунист Края», во сне напечатанную неразличимым петитом.

Этой ночью спать ему пришлось совсем недолго, однако он успел увидеть сон, который, на первый взгляд, не имел никакого отношения к жизни, но был как никогда отчетлив и страшен.

Снилась белая снежная пустыня, хирургически освещенная ртутным солнцем. Вроде стоит он, озираясь, и видит гладкую белизну до самого горизонта — и ни пятнышка на ней, ни хотя бы легкой тени мерзлого безлистного куста или деревца: ровное ледяное поле — и только ветер свистит и колет щеки алмазными крупицами.

Ему сиротливо и холодно, и чувствует он только заброшенность и безысходность. Куда ни посмотрит, все одно и то же: на востоке, на западе, на севере и юге лишь белизна и покой, и ничего живого, и некому пожаловаться, и хочется плакать от того, как сверкает снег.

А потом на самом краешке белой безжизненной земли, где туманилась сизая дымка мороза и ветра, заметил Олег Митрофанович какое-то движение: что-то пересекало пустыню справа налево, и казалось, что видно даже, как вихрится следом снежная пыль.

Бондарь замахал руками, закричал — я жив! я здесь! спасите! — но в стеклистом вымороженном воздухе крики гасли, едва только сорвавшись с губ.

Тогда он кинулся наперерез — спотыкаясь и падая, кровеня руки о щетки ледяных кристаллов. Задохнувшись и отчаявшись, сложил замерзшие ладони рупором и завопил изо всей силы:

— Эге-ге-ге-гей!..

И — чудо: замедлился бег того пятна, и стало оно поворачивать к нему. Бондарь сорвал шапку, кинул в воздух и заорал снова:

— Эге-ге-ге-гей!

И понял, что спасен, и чуть не заплакал от счастья.

Но когда пятно приблизилось, Олег Митрофанович, до боли в глазах вглядывавшийся в его поблескивающие очертания, оторопел и почувствовал, как ноги вросли в снег и отказались повиноваться.

По белой пустыне, грохоча и поднимая бурю льдистого сверкания, бежал огромный носорог, и дымным следом пожара летела под ним собственная тень.

Он бежал стремительно, хоть и неторопливо. Глаза его горели багровым огнем, и весь он был сияющ и светел, потому что и толстые ноги, и мощное, качающееся на ходу брюхо, и широкая зверья морда, опущенная книзу и брезгливо насупленная, — все поросло медными пластинами и шипами, и, начищенные до золотого жара, они бросали впереди себя отблески горячего пламени. И рог у него был медный, граненый, горящий, и на каждой грани особо блистало солнце. Только пасть, выпачканная свежей кровью, казалась черной.

Гул и грохот, лязг и скрежет катились перед ним. Ничто не могло воспрепятствовать его ужасающему бегу: расступался опаленный воздух, и ледяную гладь на мгновение трогало теплым туманцем…

И понял начальник строительного управления, что его ждет!

— А-а-а! — завопил он, забился, пытаясь вырвать ноги из снега, да поздно: уж подлетело чудовище и раскаленный рог воткнулся под ребро, пронзив его насквозь с ужасным медным звоном.

— А-а-а!.. — еще отчаянней крикнул Олег Митрофанович.

Кто-то острым локтем совал ему в бок, а будильник прыгал у изголовья.

— Ты что орешь? — сонно спросила жена. — Ни днем, ни ночью покою нет.

Бондарь стал хлопать в темноте по кнопке, да так и не попал. Завод кончился. Будильник тренькнул напоследок и замолк. Бондарь сел на постели и включил свет. Было пять минут третьего. Олег Митрофанович потряс головой и принялся натягивать вывернутые наизнанку носки…

Спала и Вера Виноградова, называемая обычно Веркой-магазинщицей: спала и не знала, что одновременно является героиней одного из горячечных сновидений Коли Евграфова, да и знать не хотела, потому что ей самой снился самый приятный из ее снов.

Такая радость случалась не часто. Сны вообще посещали ее редко, а разнообразием смахивали на ассортимент магазина, в котором Верка беспорочно трудилась почитай что уже тридцать лет. Что делать! — жизнь вторгается в иллюзии, и если шесть дней в неделю стоять за прилавком, торгуя солью, хлебом, расческой бытовой (артикул 27-924-А) и календарями за прошлый год, сны, не получая полноценной пищи, мельчают, количество их сокращается, и они повторяют друг друга с раз и навсегда устоявшейся очередностью.