Андрей Волос - Маскавская Мекка

— Как вам это нравится? — спросил Топоруков, картинно разведя руками. Если я правильно понял, мы имеем дело с полной некредитоспособностью…

Кто-то пискнул.

— Минуточку! Согласно правилам, осталась одна небольшая формальность… Итак. Если все участники лотереи высказываются за то, чтобы сохранить клиенту жизнь…

Тишина взорвалась ревом.

— Руби его! Руби-и-и-и!

Зал улюлюкал. Кошачьи вопли метались под сводами.

— Руби-и-и! — визжал кто-то на верхнем пределе слышимости. — Цезарь, давай!

Найденову показалось, что он различил пронзительный голос Вероники:

— Ре-е-е-ежь!.. — дико кричала она. — Ре-е-е-ежь, Цезарь! Ре-е-е-ежь!..

Стены сотрясались.

— Руби-и-и-и! — верещала голубоглазая владелица болонки, страстно прижимая к себе собаку; последняя в ужасе таращила глаза и скалилась.

— Тише! — крикнул Топоруков. — Тише!

— Руби его, руби!..

Цезарь с досадой махнул рукой.

Человек во фраке ударил по клавиатуре.

Взревел гонг.

— У-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!..

Зал гудел, пришибленно затихая. По нему пробегали волны. Тот тут, то там еще прорывался голос.

— У-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!..

— Стыдно, господа! — воскликнул Топоруков и снова махнул рукой, чтобы музыкант оставил инструмент в покое. — Вы не в парламенте!

— А что такое? — крикнул кто-то. — Что вы тянете? В чем дело? Мы вас сместим, Топоруков! Вы не выполняете правил!

— Да! да! — полетело из разных концов.

— Я не выполняю? — удивился Цезарь. — Это кто сказал?

Он грозно озирал публику.

— Это я сказал!

— И я!

Найденов скосил глаза. Точно, это была Вероника. Раскрасневшись, она стояла у самого подиума.

— Потому что расплата немедленно! Чего вы ждете? Мы же сказали — руби!

Спутник тянул ее за руку. Вероника сердилась:

— Почему я должна! а вы!.. да пусти же!..

— Мне это нравится, — саркастически протянул Цезарь. — Эти люди будут меня учить вести кисмет-лотерею… — Он горестно покачал головой. — Мало того, что я сам придумал эти правила. Мало того, что я вам это все устроил!.. Мало того, что благодаря моим усилиям — подчеркиваю: моим! — вам выпал, наконец, шанс, который выпадает далеко, далеко не каждому!

Он говорил тихо, и зал поневоле замолкал, прислушиваясь.

— Теперь вы меня — меня! — обвиняете в нарушении правил! Нет, ну каково! Им не терпится! У них спешка! Хороши игроки, ничего не скажешь!

Помолчав секунду, нахмурился и ткнул в толпу пальцем:

— Вероника, дорогая! Вот вы громче всех орете!..

— Потому что мы!.. — пискнула Вероника.

— Я отлично понимаю ваше желание. Вам хочется увидеть, что было бы с вами, проиграй вы пятьсот тысяч!.. Наконец-то вы станете свидетелем крупной игры! Вы счастливы! У вас все паморки от счастья забились!.. Но, господа, все-таки нужно владеть собой! Прошу вас поразмыслить: а что мы будем делать потом? Вы забыли, что отыграно только две партии? Или все вы отказываетесь от продолжения? Если так, то пожалуйста! Одно слово Хайдару…

Экзекутор сделал шаг к стальному ложу.

— …и через пять минут мы блистательно завершим сегодняшнюю сессию. Вы представляете, во что это сейчас превратится? — Топоруков круговым жестом показал на подиум. — Пока уберут, пока отмоют… ведь продолжить можно будет только после серьезной уборки. То есть, скорее всего, уже не сегодня. Вы об этом подумали?

Зал протестующе загудел.

— Дошло, — вздохнул Цезарь, качая головой. — Сообразили. Позвольте расценить ваш вой как нежелание отказываться от своих шансов. Правильно. И я не хочу. Каждый из вас еще может выиграть. Или проиграть. Поэтому предлагаю компромисс: тело на пару часиков в зиндан. Прогоним оставшиеся сорок восемь партий, выясним, сколько счастливчиков среди нас, кому судьба игриво подмигнула, кто ее новый избранник… а? А уж потом разберемся без лишней спешки… Хайдар!

Топоруков сделал знак.

Экзекутор нажал на кнопку.

Замирая, Найденов почувствовал, что ложе под ним начинает опускаться.

— Что ж такое? — спросил Горюнов, приподнимаясь на локте.

— Спи, спи, — хрипло ответила жена. — Строят чего-то. Спи…

Хмель еще гулял в башке. Несколько секунд он оторопело слушал тиканье ходиков, успокоительным пунктиром прошивающее заоконный гул и грохот; стал уже было задремывать, как вдруг вздрогнул и проснулся окончательно. Фосфоресцирующие стрелки наручных часов показывали без чего-то пять. Позевывая, Горюнов подробно почесался, протер глаза; сопя, привалился к плотному жениному боку, полез под рубашку. Она застонала сквозь сон, но затем протяжно вздохнула и послушно перевернулась на спину.

Скоро он отвалился, сел и стал, тяжело дыша, шаркать босыми ногами по полу.

— Слышь, портянки-то мои иде?

— Да что ж такое, — пробормотала Ирина. — Дашь ты мне спать-то или нет? Ну иде? В кухне чистые висят…

Зевнула, скуля и потягиваясь, а потом свернулась калачиком и с головой укрылась одеялом.

— Ишь ты, в кухне, — буркнул он. — Принести не могла, корова…

Справа похрапывал старик. Слева сопел пасынок. Негромко чертыхаясь, Горюнов пробрался между кроватями и прикрыл за собой скрипнувшую дверь.

Через несколько минут он промокнул полотенцем кровь с порезов и, шипя сквозь стиснутые и оскаленные зубы, растер на физиономии озерцо одеколона. Начищенные сапоги поскрипывали.

— Ну куда, м-м-мать!.. — бормотал Горюнов, как будто не портупею на себя прилаживал, а запрягал норовистую лошадь. — Куда-а-а!

Затянул ремень, застегнул, багровея, верхнюю пуговицу и тщательно одернул китель; нахмурясь, посмотрел на себя в зеркало, сделал «нале-во!», скосил глаза, прихлопнул фуражкой вихрастую башку и, на ходу суя руки в рукава сухой, пахнущей собакой шинели, поспешил под дождь.

Машина ждала.

Он сел и с треском захлопнул дверцу.

— Здравия желаю, тырщктан! — негромко гаркнул Гонобобенко.

Тут же включил передачу и тронул, быстро разгоняя машину по неровной лужистой дороге, отчего колеса все с более частым чавканьем расплескивали воду.

— Куда гонишь? — спросил Горюнов, угрюмо глядя сквозь лобовое стекло, на котором размашисто суетились дворники. Он уже пришел в обычное состояние легкого остервенения, без которого на службе было не обойтись. — Не жалко машину?

Гонобобенко послушно сбавил.

— Ишь, понеслась езда по кочкам! Башка есть? — спросил Горюнов, повышая голос. — Тебе грузовик дай, ты и грузовик уделаешь! Танк дай, так ты и танк!..

Он бранчливо выговорил это навернувшееся на язык слово — «танк» — и осекся, пронзительно вспомнив давешний сон: багровую степь, гром грозной стали, гибельное эхо над бугристой землей, холод в груди и горький вкус решимости на прикушенных губах… власть и ответственность, позволяющие ему одним движением руки посылать на врага стальную лавину смерти… Там, во сне, осталась настоящая жизнь, за которую он бы ничего не пожалел, все бы отдал, только б шла она вот так — в бою, в грозе, в пламени!.. Там — жизнь, а здесь? Там — подвиг, а здесь? — тягомотина службы, тянучка обыденности, лямка, тоска!.. Эх, если б не жена, не пасынок… не поросенок с курями… да кабы крыша не текла… написать рапорт да и айда к черту в пекло Маскав воевать!.. А там укокошат, чего доброго… тоже не годится… кто потом избу?.. поросенка?.. Выходит, не все могут в Маскав… надо кому-то и здесь… кто-то должен в тылу…