Андрей Волос - Маскавская Мекка

— Сколько мальчику? — спросила она. — Это мальчик у вас или девочка?

— Мальчик, — кивнула женщина. — Федя. Три и десять дней ему…

— Три и десять… ну, большой уже, — усмехнулась Александра Васильевна. — Нужно что-нибудь? Ясли, например… Говорите, говорите, мне некогда… Что-нибудь вам нужно, спрашиваю?

Женщина оглянулась, словно ища помощи.

— Не бойтесь. Что вы молчите? Ну, как знаете… Если что-нибудь понадобится, приходите прямо ко мне. Скажете: Твердунина велела. Вас пропустят.

Женщина испуганно кивала, прижимая младенца.

Солдаты построились возле автобуса.

— Р-р-р-рясь! Ырна! — донеслось оттуда.

— Пойдемте, Олег Митрофанович, — сухо сказала Александра Васильевна и первой двинулась вперед, ступив на дощатый помост, брошенный в грязь возле дверей мавзолея.

Она чувствовала тяжесть в груди — такую, словно ей вскрыли грудную клетку, выскребли оттуда все трепещущее и живое, а вместо этого вложили несколько корявых кусков холодного чугуна… Нет, не такую тяжесть. Иную. Будто уже засыпали землей. Да. Землей… Как он мог? Может быть, Кандыба врет? А тогда откуда знает? Ведь в подробностях! в деталях!.. Мерзавец… мерзавец!.. как он мог?!

Вчерашний день, ночь, утро — все казалось сном, слишком стремительным и сумбурным, чтобы иметь что-нибудь общее с жизнью.

Мозг подсовывал факты, обвиняя его; душа лепетала и изворачивалась, ища ему оправданий. Это было так мучительно, что у нее сел голос.

— Ну, показывайте! — отрывисто сказала она, останавливаясь.

Бондарь повернулся и заговорил, пожимая плечами с таким видом, будто сам был экскурсантом.

— Сооружение в одном уровне… крыша плоская, наклон пятнадцать градусов…

— Да-а-а… — протянула Александра Васильевна.

Из дверного проема струился по бетону ручеек жидкой грязи.

— А двери почему не навесили? — сипло спросила она.

— Везут. Сварные, трехмиллиметрового железа.

Твердунина заглянула в проем.

Олег Митрофанович тупо изучал ее красивый затылок, покрытый пушистыми завитками, размышляя, что будет, когда Александра Васильевна насмотрится. Голый бетон… плиты бракованные… все не встык, враздрай… Сердце замерло, вдруг с цирковым аханьем перевернулось — и зачастило… А, черт с ним! — безразлично подумал он. — Билет на стол? Положу билет, гори все синим огнем… Какая разница? Не выйдет ничего с деревней… нельзя к Марфе… некуда спрятать Валерку… шестиосная платформа, и все. Может быть, кинуться ей в ноги?.. прямо здесь, в растворную грязь? Оставь мне сына!.. Что она скажет? Что она может сказать? Она посмотрит своим холодным жабьим взглядом… вы не вовремя с этим, скажет… возьмите себя в руки, скажет… каждый честный человек, скажет. И еще что-нибудь. Сейчас не время. Давайте, скажет, про мавзолей… А что, что мавзолей?! Ну он же не Аладдин, в конце концов, чтобы за ночь мавзолей, — нет у него джинна в лампе! Рабочие проявили героизм, чтобы хоть это, — он невольно зажмурился, — это убоище возвести… ночью, под дождем, за копейки сверхурочных… Что он может им заплатить? Ну, были, конечно, изысканы кое-какие средства для премиальных. И себе, и себе полсотни распорядился выписать… да!.. Что, он не человек? он тоже торчал всю ночь… мок… собачья жизнь, честное слово. А если она станет орать, — с неожиданным хладнокровием подумал он, — я ей сам все скажу. Все, что думаю! И пусть треснет от злости!

И, решив так, закаменел, — только сердце ухало и совершало кульбиты.

— Ну, хорошо, — безучастно сказала Александра Васильевна, распрямляясь. — Отгоняйте технику. Вон, уже с пуговичной подходят.

Точно, с Гумунистической валом повалил народ — с зонтами, в плащах; покачивались два мокрых транспаранта.

— Молодец Крысолобов, умеет организовать людей, — заметила Твердунина. — Учитесь, Олег Митрофанович, учитесь… Есть еще резервы.

Олег Митрофанович с тоской посмотрел на нее, повернулся и побрел, не разбирая дороги, к самосвалу.

— Отгоняй! — закричал он на ходу. — Отгоняй к чертовой матери!.. Петраков, кран давай! Давай кран ближе, говорю!..

От армейского автобуса собранно шагал офицер. Остановившись в трех шагах, он вскинул руку к козырьку фуражки, вытянулся и быстро нарубил отрывистые слова:

— Товарищ первый секретарь райкома! Почетный караул прибыл в ваше распоряжение! Начальник караула лейтенант Свищов. Какие будут приказания?

— Да какие приказания, — протянула Александра Васильевна. — Митинг ровно в двенадцать. Лафет не понадобится. Как вы думаете, Евсей Евсеич?

— Лафет-то? — Евсей Евсеич пожевал губами. В силу некоторой художественности происходящего Твердунина отягчила его обязанностями главного распорядителя. — Нет, не понадобится. Куда его? Не возить же вокруг… Прямо с постамента — в мавзолей… Александра Васильевна, как поднимать будем — на руках или краном? На руках-то тяжеловато выйдет. Да и не ухватишь его там…

— Все равно, — поморщилась она. — Давайте краном.

— В общем, когда кран зацепит — тут уж вы не зевайте, — обрадовался Емельянченко. — Тут уж вся ответственность на вас ляжет, лейтенант!

Между тем площадь приняла вполне траурный вид. Караул и оркестр расположились справа. Вплотную к памятнику замер кран. Напротив него встали впритык друг к другу четыре мехколонских грузовика. Борта их были затянуты кумачом, по которому шла черная полоса.

Косую крышу мавзолея, оказавшегося в центре каре, засыпали свежим лапником, им же покрыли пространство у входа; две разлапистые еловые ветки украсили проем. Большую фанерную трибуну, несколько раз кочевавшую с места на место, в конце концов утвердили прямо возле постамента, с другой стороны от крана, и тоже принарядили хвоей.

Емельянченко суетился, тонким ломающимся голосом выкрикивая распоряжения.

— Подальше, товарищи, подальше! Не надо! Не напирайте! — командовал он, с растопыренными руками налегая на участников митинга, общим числом человек полтораста. — Ну-ка, немножечко подальше! Не нарушайте геометрии! Викентий Порфирьич, скажите своим, чтоб не напирали!..

Капельмейстер взмахнул руками — и сначала фальшиво, но с каждым тактом все стройнее и стройнее трубы стали вытягивать длинные плаксивые ноты.

Александра Васильевна стояла в сторонке, задумавшись. Вдруг прямо над ухом зачмокал Кандыба. Твердунина вздрогнула и отшатнулась.

— Степан Ефремович! — машинально произнесла она.

Ниночка стояла по левую руку от нового шефа, держа под локоток и преданно глядя снизу вверх в его брюзгливо насупленное лицо. Петька вид имел по-собачьи напряженный — похоже, в любой момент был готов кинуться.

— Гляди-кось, — жеманно сказала Ниночка, окинув Твердунину гадким взглядом. — Ишь, как запела. Очухамши-то. Степа-а-а-ан Ефре-е-е-е-мович!.. гнусаво передразнила она. — Раньше надо было думать…