Виктор Бурцев - Вечное пламя

Красноармеец с силой ударил Ивана в ухо, тот отлетел, оглушенный, и тут же был придавлен к земле. Резун навалился сверху, обхватил горло, сжал…

Где-то уже грохотали затвором двери. Орали проснувшиеся КАПО.

Лопухин чувствовал, что теряет сознание, перед глазами прыгали черные точки, он чувствовал, как ломается трахея… Резун навалился, его окровавленное лицо приблизилось к Ивану, и тот, ни мгновения не сомневаясь, обхватил голову красноармейца ладонями и что было сил вогнал большие пальцы рук тому прямо в налитые кровью глаза. И в тот же миг железная хватка на горле ослабла.

«Воздух! Воздух!!!»

Но Лопухин давил и давил… Пока что-то твердое не ударило по затылку, обрушивая его в темноту без слов и звуков.

– Все ж таки, Жора, не умрешь ты своей смертью, – сказал Василь, разглядывая убитого. – Этот-то дышит?

– Да вроде…

– Вроде, – передразнил Василь. – Вроде Володи, на манер Кузьмы? Проверь!

Жора наклонился, потрогал шею Лопухина.

– Живой. Делать-то чего?

– Сухари сушить… Проспал?

– Ну, проспал.

– Баранки гну. Давай… Бери за руки, за ноги. Скажем, убег. Тьфу, тоже нельзя… Черт!

– Может, сами чесанем?

– Да куда? – Василю до зубовной ломоты не хотелось терять ту власть, которую он имел в этом селении. Ведь, если подумать, она была почище царской.

Вместе они подтащили мертвого к дверям.

– Ладно, давай сделаем так… Выкинем его к едреной матери, в кусты утащим. Ну а тебе я синяков наставлю. Скажем, что пленные прорваться пытались. Одного мы стукнули, а другой убег.

– Ты это… – Жора остановился. – С синяками не очень.

– А вот спать будешь меньше! – обозлился Василь. – Сам проспал все на свете! А не хочешь синяков на морде, так давай дуй вона к немцам, рассказывай, как опростоволосился. Они тебе за это дополнительный паек дадут.

Жора промолчал.

– Ну, будем стоять и ждать? Или чего? Размышляешь, как лучше господину офицеру мозги запудрить?

– Ладно, – буркнул Жора. – Поволокли. Там разберемся. Черт же дернул этих партизан…

– Чего?

– Да какого черта они в наших краях появились? Жили себе и жили…

Вместе они выволокли тело наружу. Захлопнули двери, накинули засов. Спешно, чтобы уйти с улицы, от случайных глаз, оттащили мертвеца за угол, где передохнули.

– Худой, а тяжелый.

– Все мертвяки такие, – поделился жизненным опытом Василь. – Всегда лучше, когда они своими ногами идут. А еще лучше, когда сами могилку роют.

– Жаль только, не закапывают!

КАПО тихо посмеялись.

– А знаешь, как можно, если большой расстрел? Одного можно оставить под конец, чтобы сам остальных закопал. А уж потом и этого в расход пустить.

– Умно, – вздохнул Василь. – Давай, взялись.

Вместе, периодически отдыхая, они дотащили тело до леса, где кинули под сосну, закидали листьями и сушняком.

– Вот так… – Василь утер пот. – Теперь пошли, я тебе оформлю…

Жора вздохнул.

– Ничего-ничего… Любишь кататься, люби и саночки возить.

Они вместе вернулись в сарай, отперли, проверили, что второй пленный так и валяется в крови и без сознания.

– Слушай, Василь, а может… – начал было Жора, но темные внутренности сарая осветились вдруг перед его глазами разноцветными искрами, во рту хрустнуло, стало жарко и солоно. Пол ушел из-под ног, и Жора рухнул в сено, уронив винтовку. – У-у-у…

Василь хмыкнул и подошел к товарищу.

– Ну, вставай, вставай… Все уже, не буду больше. Одного синяка, поди, хватит.

Жора перевернулся. Василь смущенно кашлянул.

– Ну, не серчай… У меня рука просто тяжелая, я не со зла.

Лицо второго КАПОвца было перекошено. Из рассеченных губ сочилась кровь, один глаз стремительно заплывал.

– Сука… – чуть шепеляво сказал Жора. – Сука и есть!

– Да ладно! Нечего спать было… Жорик… ты чего?

Василь вдруг понял, что вытаращенный в ужасе уцелевший глаз старого приятеля, смотрит совсем не на него, а куда-то за спину.

КАПО сумел развернуться, сдернуть с плеча винтовку. Но сделать ничего уже не успел. Потому что точно под нижнюю челюсть ему вошел длинный русский штык.

В горле у Василя забурлило, он почувствовал, как проклятая трехгранная железка проходит глубже, еще… А потом все погасло. Последнее, что он увидел, – это прищуренные злые глаза красноармейца, убивающего его.

Однако, даже умерев, Василь сослужил своему товарищу хорошую службу.

Штык застрял. КАПО опрокинулся на спину, и его винтовка упала в руки Василю. Красноармеец, заколовший одного предателя, ничего не успел сделать со вторым, и Жора, у которого мигом прояснилось в голове, подхватил оружие друга и в упор расстрелял бойца. И словно в ответ захлопали выстрелы, грохнула где-то граната. Нестройное «Ура-а-а…», бабий визг, ответный автоматный стрекот. Далеко взревел мотоциклетный двигатель.

Жора, как всякий битый жизнью мужик, в обстановке ориентировался быстро. Он скинул сапоги, разодрал галифе, отшвырнул ремень и выправил рубаху. Серую повязку «КАПО» он закопал под сено. Свою винтовку швырнул куда попало, а оружие мертвого Василя сунул тому в руки. Измазался в крови и, очень натурально пошатываясь, побрел к выходу.

По пути он споткнулся: посреди сарая лежал, раскинув руки, давешний пленный. Жора воровато огляделся. Присел.

– Ну, извини, солдатик, – прошептал бывший полицай и примерился додушить ненужного свидетеля.

– А ну, стоять! – рявкнули от дверей.

Жора отдернул руки, поднял их как можно выше и неожиданно заплакал. Крупные слезы лились из глаз, чертя на окровавленном лице чистые дорожки.

– Свои-и-и… Бра-а-атцы… – мычал Жора. – Спаси-и-ите…

Красноармейцы влетели внутрь. Взяли бывшего полицая, рыдающего от «радости», на мушку. Где-то стреляли, но все реже и реже. С улицы внесли фонарь. Жора сощурился, прикрывая лицо ладонями. Сейчас все внутри него трепетало, дрожало от ужаса и желания жить. Что угодно, только бы жить.

Кто-то подошел к ним. Заглянул в лицо. Бывший полицай не мог видеть ничего, кроме яркого фонаря. Потом жалящий свет ушел вниз. Осветили лежащего на земле.

– Жив, – облегченно сказал кто-то. – Жив политрук!

Лопухин в себя не приходил, но и не умирал. Его мотало в бреду, бил озноб. Партизаны волокли его на носилках через лес, стараясь лишний раз не трясти. Рядом постоянно семенил Колька, тревожно заглядывая Ивану в лицо. Позади остался сгоревший сарай, похороненный Парховщиков и болтающийся на виселице помощник коменданта города Гродно, господин фон Визель, с табличкой: «Немецкая собака». Два броневика, пришедшие в поселок, были взорваны, солдаты, те, кто не погиб в самом начале операции, расстреляны.

Партизаны пленных не брали, ни к чему.

Вместе с отрядом шел местный, которого фашисты держали в сарае и всячески издевались, били. Звали местного Жора. Ему выделили трофейные сапоги и такую же винтовку, привычную «G-98». Теперь новообращенный партизан старался держаться в арьергарде, чтобы не попадаться на глаза мальчонке, который запросто мог опознать в нем бывшего полицая. Что делать дальше, Жора пока не знал. Но чувствовал, что не пропадет. Только бы парнишка не опознал. Хотя внешность ему покойный Василь, с которым сейчас разбирались черти, попортил основательно… Может, и пронесет. А война дело темное, где какая пуля свистнула, не уследишь. Пуля, она не разбирает, парнишка перед ней или еще кто… А политрук – не жилец.