Олег Авраменко - Принц Галлии

Жоанна молча кивнула.

— Вот оно что! — с расстановкой произнес граф. — Понятно.

Лицо его нахмурилось, лоб и щеки покрылись густой сеткой невесть откуда взявшихся морщин. Какое-то время они оба молчали. Жоанна кусала нижнюю губу и умоляюще глядела на брата, который напряженно о чем-то размышлял. Наконец он спросил:

— Ты уже обращалась по этому поводу к дяде?

— Нет, Сандро, он ничего не знает. Еще никто не знает. Я решила сначала посоветоваться с тобой.

— Вот как! А почему не с Маргаритой?

— Я… Боюсь, она не одобрит мой выбор.

— И правильно боишься… А впрочем, кто знает? Маргарита женщина парадоксальных решений. Не исключено, что она уговорит дядю дать согласие на этот мезальянс — просто так, шутки ради, ведь она у нас известная проказница.

— А ты, Сандро? Ты-то что думаешь?

— Я думаю, что не надо спешить. Обожди чуток. Хотя бы две недели. Ты же совершенно не знаешь его. Присмотрись к нему, убедись, что он вправду любит тебя, а не охотится за богатым приданным.

— Нет, он не такой, он хороший — я знаю.

— Однако нелишне будет удостовериться. Если ты согласишься покамест держать это в тайне, я наведу о нем кое-какие справки и заодно пораскину мозгами, как бы умаслить дядю и Маргариту, чтобы они не противились вашему браку.

— Правда? — не веря своим ушам переспросила Жоанна. — Ты сделаешь это?

— Да, сестренка. Ведь я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива. Ну как, согласна?

— О да, конечно! Ты так добр ко мне, Сандро.

Лицо графа нервно передернулось, и лишь усилием воли ему удалось совладать с собой.

— Ладно, договорились. А теперь ступай спать, поздно уже.

— Спокойно ночи, Сандро, — сказала Жоанна, поцеловала брата в щеку и быстро, будто боясь, что он передумает, покинула гостиную.

Александр бухнулся в освободившееся кресло и облегченно вздохнул. Все это время, с момента объявления о помолвке между Филиппом Аквитанским и Анной Юлией Римской, он находился на грани нервного срыва, и только сейчас напряжение стало понемногу спадать. Разумеется, он был бы плохим стратегом, если бы не предвидел возможности примирения Рикарда Иверо с Маргаритой — на этот случай у него был разработан план незамедлительной ликвидации весьма ненадежного сообщника. Но события развивались так стремительно, что не успел он отдать соответствующие распоряжения, как неожиданное вмешательство Елены, явившейся среди ночи к брату, напрочь спутало все его карты.

Когда же ему доложили о ночной встрече Рикарда с принцессой, граф вообще запаниковал и решил было пуститься в бега, даже пробрался по тайному ходу в предместье Памплоны, где держал наготове конную заставу; но в конечном итоге оказалось, что дела обстоят не столь уж плачевно. Судя по всему, Маргарита не собиралась мириться с бывшим любовником, а тот, в свою очередь, предпочел не упускать возможности одним махом поправить свое финансовое положение и отвести от себя угрозу лишения наследства.

Теперь Александр мог спокойно приступить к устранению ставшего опасным сообщника, подстроив ему несчастный случай, однако… Успех его грандиозного замысла во многом зависел от кузена Иверо. Рикарду отводилась ключевая роль в предстоящем фарсе, и просто так, механически заменить его кем-нибудь другим, тем более в последний момент, не представлялось возможным. У Александра был небогатый выбор — или отказаться от всей этой затеи и спрятать концы в воду, или все-таки рискнуть, понадеявшись, что безумие, алчность и ненависть возьмут в Рикарде верх над некстати проснувшейся совестью, а его раздоры с Маргаритой будут продолжаться.

Решение было предопределено — и тем не менее граф долго и мучительно размышлял. Стоило ему вспомнить о совести, и она тут как тут — вернее, то, что осталось от нее после многих лет нравственного выхолащивания. «Ты так добр», — сказала Жоанна. «Добр… добр… добр…» — как удары колокола звучало в его голове. Это и был голос совести. Жоанна заменяла ему утраченную совесть — а теперь он потерял и ее. Она ушла… И хоть он сам решил отказаться от нее — той памятной ночью, две недели назад, — все же она ушла. И сказала на прощание: «Ты так добр… добр… добр…»

— Замолчи, проклятая! — схватившись за голову, простонал Александр. — Замолчи! Замолчи!..

Он потерял свою совесть — даже ту, которая не была его собственной. Впрочем, теперь совесть ему ни к чему — ни своя, ни чужая. Корона лежит за пределами добра и зла, над ней не властны нравственные законы.

Когда на следующий день утром Филипп явился к Анне, чтобы согласно обычаю сопровождать королеву любви и красоты на ристалище, она приветствовала его такими словами:

— Стало быть, принц, теперь ты мой жених?

— Да, принцесса, — ответил он, вежливо поцеловав ее руку. — Вчера вечером Цезарь, отец твой, дал свое согласие на наш брак.

— В таком случае, почему ты целуешь только мою руку? — с лукавым видом спросила Анна. — Вот уж не думала я, что ты так застенчив!

Филипп слегка опешил. Хотя свидетели этой сцены были все свои — герцог, император и по несколько придворных с обеих сторон, — ему стало неловко. А к его вящему удивлению, Август ХII с довольной ухмылкой посоветовал дочери:

— А ты сама поцелуй жениха, Анна.

Ну что ж, если женщина просит… Под одобрительный шумок присутствующих Филипп легонько обнял Анну за талию и наклонил голову с намерением по-братски чмокнуть ее, но едва их губы соприкоснулись, она тотчас перехватила инициативу и крепко, взасос поцеловала его. Ее поцелуй выказывал хоть и не слишком большой, но все же вполне достаточный опыт в таких делах, и был по-мужски агрессивен.

«Вот те на! — мысленно выругался Филипп. В его памяти мигом всплыли некоторые туманные слухи о странных пристрастиях римской принцессы, затем он вспомнил, с каким выражением лица она вчера одобрила его интерес к Бланке, и вовсе обалдел: — Черти полосатые! Выходит, все эти сплетни не праздная болтовня злых языков. Моя маленькая проказница в самом деле увлекается девчонками…»

Позже, когда они следовали во главе праздничной процессии по пути к ристалищу, Анна сделала Филиппу знак, чтобы он склонился к ее носилкам.

— А ты хорошо целуешься, мой принц. Мне понравилось.

— Ты тоже не лыком шита, — ответил Филипп, стремясь скрыть замешательство под личиной нарочитой грубости. Мальчишеская прямолинейность Анны, ее непосредственность, начисто отвергавшая все ухищрения своего пола, раз за разом сбивали его с толку. — Прости за нескромный вопрос, принцесса, но…

— Если тебя интересует, девственница ли я, — перебила его Анна, — то да. Мужчин у меня еще не было.

«Чертова девственница!» — раздраженно подумал Филипп, а вслух сдержанно произнес: