Генри Олди - Механизм жизни

Он зажмурился, нащупывая средоточие . Посмертные эманации ощущались с трудом, на грани восприятия. Какие-то жалкие обрывки… Влияние собора? Или князь перед смертью принял меры предосторожности?

Вспомнилось прозрение, явившееся на приеме у Гагариных. Священник с кадилом, «малый вавилон», преграждающий путь к гробу… Нет, это случится позже, при отпевании. И хорошо, что позже, – он всегда пасовал перед «малым вавилоном». Должно быть, кто-то из московских масонов расстарается…

– Будь рядом, Ури.

– Мы рядом, – прогудело над ухом. – Мы просим не беспокоиться…

Со стороны могло показаться, что ничего не происходит. Эминент замер в трансе: глаза закрыты, руки разведены и обращены ладонями к гробу. В соборе царила тишина. Не слышно было даже дыхания двух людей. Мертвец звал дух мертвеца.

Тщетно!

Обитель духа пустовала. От эфирного тела остались клочья. Глубоко вздохнув, барон открыл глаза. В первый миг пламя свечей показалось ему нестерпимо ярким. При возвращении из тонкого мира так бывает.

Но что стряслось с князем Гагариным?

Ситуация имела только одно объяснение. Дух старого масона покинул тело, переселившись в новое – либо находится в поисках оного. В подобное верилось с трудом. Вот если бы речь шла об азиате… Увы, факты – упрямая вещь.

Эминент не привык отступать. Если дух исчез, что остается?

Правильно – тело.

– Ури, сними крышку.

С задачей великан справился играючи. Заскрипели гвозди, покидая твердое дерево. Под сводами заметалось разбуженное эхо. Крышка легла на пол, позади свечей. Ури не удержался, заглянул в гроб – и попятился, спеша из освещенного круга во тьму. Гагарин лежал в гробу, одет в парадный мундир сенатора, с орденской лентой через плечо. В чертах покойного чудилась укоризна: зачем? не тревожьте…

Это не остановило барона. Ладонь его легла на грудь Ивана Алексеевича. Тени в глазницах Гагарина сгустились – два угольных провала, ведущих в ад. В глубине зародилось слабое мерцание. Тени отступили; обозначились плотно закрытые веки. Они становились прозрачными, пока не превратились в подобие слюдяных пленок – «мигательной перепонки» змеи.

Стеклянный взгляд уперся в Эминента.

– Вы тот, кого я ищу, – барон убрал руку.

Покойник молчал.

– Вы меня слышите?

Тишина.

– Отвечай мне!

Гнев фон Книгге обрушился на упорствующего мертвеца. Однако и это не произвело никакого эффекта. Перед бароном лежала пустая оболочка, неспособная к осмысленным действиям. Поморщившись, барон тронул ладонью не грудь, а лоб князя. Если духа нет, а тело молчит – остается память.

След, ведущий в прошлое.

…лошади встали как вкопанные.

– Да что ж ты?.. да как же… – по-бабьи запричитал кучер.

Смеркалось, и он не заметил, как посреди дороги объявился человек. Откуда и взялся, ирод? – не иначе, из-под земли вырос, спаси и сохрани! Разогнавшись на пологом спуске, кучер не удержал бы упряжку, даже заприметь он безумца издалека. Но лошади! сами!.. да как же? да что ж ты…

Не торопясь, словно гулял по Невскому, человек направился к карете. Щегольски одет, он опирался на тросточку с рукоятью в виде головы змеи. Серебряный гад тускло блестел, ловя свет заката. Кучер угрожающе замахнулся кнутом:

– Стой! Стой, говорю!

«Разбойники? – закралась шальная мысль. – Атамана вперед? А шайка по кустам хоронится… Ох, скулы-то татарские, беда неминучая!..»

Глаза-щелочки мигнули, и кучер окаменел. Не в силах шевельнуться, глухой как пень, несчастный превратился в восковую куклу. Последним, что он услышал, был звук открывающейся дверцы. Миг тягостного ожидания, и князь Гагарин с трудом выбрался наружу. Запахнуть шинель он и не подумал. Вид у Ивана Алексеевича был – краше в гроб кладут. И, значит, грудной жабы он мог не опасаться.

– Вы тот, кого я ищу, – сказал, приблизясь, Чжоу Чжу.

Гагарин закашлялся.

– Вы тот, кого я не ждал, – ответил он, восстановив дыхание.

– Я проделал далекий путь, – настаивал китаец.

– Нуждаетесь в отдыхе?

– Нет.

– В еде? Питье? Дружеской беседе?

– Я нуждаюсь в вас.

С минуту Иван Алексеевич колебался.

– Как вас зовут, сударь? – спросил он.

– Меня, недостойного, сейчас зовут Чжоу Чжу.

– Не только сейчас, – губы князя дрожали, но прищур темных глаз хранил былую остроту. – Я вижу ваш дух. Он слишком подвижен, чтобы ограничиться жалким «сейчас».

– Я тоже вижу ваш дух, – невозмутимость китайца была нарушена. Наклонившись вперед, забыв о приличиях, он жадно всматривался в собеседника. Казалось, змея с тросточки делает то же самое, шевеля раздвоенным жалом. – Готов поклясться, у нас есть кое-что общее… Но я пришел не за этим.

– Зачем же?

– Я хочу поговорить о вашем внуке.

– Вы полагаете, милостивый государь мой, что имеете на это право? – палец князя уперся в китайца. Умирающий, измученный дорогой, Иван Алексеевич был страшен. – Преградить мне путь? Интересоваться моей семьей?

Вместо ответа китаец встал на колени. Поклонившись князю, он уперся лбом в грязь – и замер. Цилиндр слетел наземь, откатившись в сторону. Рядом с беззащитным затылком Чжоу Чжу рыло землю конское копыто. Левая пристяжная нервничала, фыркая и косясь на подозрительного человека.

Далеко, в чаще, заухал филин.

– Встаньте, – наконец сказал князь. – Прошу вас в карету. И развяжите моего кучера – я тороплюсь. Поговорить мы можем и в пути…

Закат творил чудеса. Пробившись сквозь ветки, лучи сплетались в диковинные фигуры. Чудилось, что за плечом Гагарина стоит белокурая девушка, держа под уздцы тонконогую кобылу, и хмурится, недовольная поздней встречей.

Стая птиц перечеркнула небо, и видение сгинуло.

Проклятый китаец!

Покидая Париж, барон надеялся, что больше никогда не увидит генерала Чжоу. И вот – надежды пошли прахом. Он сосредоточился, пытаясь удержать обрывок мертвой памяти. Картина исчезла, осталась лишь безвидная тьма, глухой стук колес, шум ветра за стенками кареты – и голоса.

– Я доверяю вашему прозрению, господин Чжоу. И не доверяю тому человеку, к кому вы обратились до меня. Это урожденный интриган и предатель.

– У меня он тоже вызвал подозрения.

– Которым из моих внуков вы интересуетесь? У меня много детей от первого брака, немало и от второго… И, как следствие, много внуков. Чей это сын? Дмитрия? Григория? Константина?..

– Я говорю о сыне вашего первенца, Павла Ивановича.

– У Павлуши нет сыновей.

– Это не так!

– Я хотел сказать: нет законных сыновей. Павел живет во грехе, с какой-то сомнительной девицей. Я не раз предлагал ему отыскать достойную партию… Увы, он отказывается. А брать в расчет ублюдков, рожденных вне брака… Увольте. Я и своих-то начал считать лишь после того, как обвенчался с их матерью, женившись во второй раз. Вы полагаете меня циником, господин Чжоу?