Генри Олди - Механизм жизни

– Я полагаю вас мудрым и здравомыслящим человеком. Рад, что вы без особых чувств упоминаете об этом внуке. Тем легче нам будет найти общий язык…

– Ничего подобного. При чем здесь чувства? Это кровь, моя кровь, а остальное – светские условности. Так говорите, от моей крови случится гибель мира? Да еще и от Павлушиного корня? Забавно… И лестно, как ни крути. Сколько лет нашему ниспровергателю основ?

– Три года.

– Да вы Ирод, господин Чжоу! Разумеется, вы желаете убить ребенка. А ко мне, надо полагать, явились за благословением? Боитесь, что я стану мстить?

– Отвечу вам вашими же словами: ничего подобного.

– Тогда зачем я вам понадобился?

– Царь Ирод, которого вы изволили помянуть, ошибся. Варвары склонны к опрометчивым решениям… Избиение младенцев? Вы не хуже меня знаете, чем закончился погром в Бет-Лехеме. Ища вас, я надеялся, что вы поверите мне – и поможете отыскать иной, более гуманный способ.

– Что вы предлагаете?

– Скажу прямо: до этой встречи я не знал, что предложить. Теперь же… В нашем с вами сходстве – корень решения. Впрочем, и в различии – тоже. Вы умираете, и рядом нет иного воспреемника, кроме меня. Что вы скажете об искажении кармической линии?

– Господи, какова ирония судьбы! И речь идет о Павлушином сыне… Воскрешение Отцов! Когда вы увидите Павла Ивановича, господин Чжоу, вы поймете, о чем я! А вы искуситель, вы просто сам дьявол… Как вы думаете это обустроить? Мой незаконнорожденный внук, предмет вашего интереса – в деревне под Тамбовом. Мы же приближаемся к Москве, и дальше мне не доехать.

– Дальше не надо. У меня есть подходящее зеркало.

– Допустим, я соглашусь. Скажите, сударь дьявол…

– Что?

– Кто из нас будет считаться должником? Вы? Я?!

– У вас говорят: будем квиты…

Голоса исчезли.

Слышался только гул бурана – время полыхало в топке Мироздания, пожирая часы и дни. Вскоре звук вернулся. Беседовали по-прежнему двое: князь Гагарин и кто-то еще. Не китаец? – нет, не он… Присутствие второго человека, даже когда он молчал, ощущалось Эминентом с особенной, неприятной остротой.

«Кто ты? – беззвучно спросил барон. – Маска, я тебя знаю?»

И вздрогнул, сообразив: да, знаю.

– …Тамбовская губерния, Елатомский уезд, деревня Ключи – одно из имений нашей семьи. Сейчас я пишу письмо моему сыну, Павлу Ивановичу. Он примет вас, как подобает. Зимой ваш след затеряется, и вы спокойно оставите Россию…

Скрип пера.

– Скажите, ваше сиятельство… Почему вы нам помогаете? В сложном соединении ваших действий присутствует элемент, который я не в силах определить…

– Я навел о вас справки. Кроме прочего, выяснилось, что вы учились у двоих людей: Франца Месмера и Адольфа фон Книгге. И в итоге сделали выбор в пользу первого, порвав со вторым. Месмер, скажу по чести, мне безразличен. Но фон Книгге виновен в разгроме ордена иллюминатов, а идеи Вейсгаупта, возглавлявшего орден, мне близки. Если бы не предательство этого иуды, политическая карта Европы сегодня выглядела бы иначе. Мы никогда не встречались, но я считаю фон Книгге своим врагом. А он, как сообщили мне, считает врагом – вас. Враг моего врага…

…фон Книгге почувствовал, что задыхается. Палач вздернул его на виселицу, и петля сдавила горло. Вот-вот сломается шея… Подтверждая приговор, где-то далеко – в прошлом? в будущем?! – ударили хриплые куранты. Собрав волю в кулак, он оборвал сеанс ясновиденья, возвращаясь душой в Преображенский собор. Свечи, мрак по углам, укоризна на ликах святых, чьи-то пальцы на горле – ледяные, чугунные…

Мертвец, сев во гробе, душил его.

Верный Ури не вмешивался. Великан доверял патрону: если того душат, значит, так надо. Когда-то, защищая Эминента от воображаемой опасности, он вторгся в обряд и поплатился за это неделей каталепсии. С тех пор Ури получил строгий приказ: ждать, пока ему не велят действовать.

Сейчас приказ мог стоить барону жизни.

Любой другой труп, восстань он на фон Книгге, уже корчился бы в домовине. Поговаривали, что лорд Байрон, создавая в пьесе «Манфред» образ гордого и могущественного чернокнижника, начисто переписал третий акт после случайного знакомства с Эминентом в Венеции. В частности, финал украсился монологом:

О нет, не былая мощь Гагарина, не тайное его искусство послужили причиной тому, что барон ничего не мог поделать с князем. Сила духа Эминента, направленная на покойника, не встречала сопротивления. Она проваливалась в ватное безразличие мертвеца – казалось, в теле не осталось ничего, что прежде оживляло его. Такое не происходит даже с полуразложившимися от времени трупами. Лишь смутный отголосок памяти – …если бы не предательство этого иуды… – толкнул Гагарина к нападению. Но он скорее напоминал один из автоматов Гамулецкого, чем умершего человека, восставшего против своего мучителя.

Ненависть угасла, не успев разгореться. Но пальцев князь не разжимал. Заговоренное от стали, огня и яда тело намеревалось довести дело до конца – механически, закоченев в последнем усилии.

– Ури!

Крика не получилось. Слабый хрип, и все. Левой рукой вцепившись в запястье князя, правой Эминент замахал великану, надеясь, что Ури поймет его правильно. Давно фон Книгге не испытывал такого унижения. Грубая сила против силы – тут Ури не было равных. Но просить могучего швейцарца отодрать от патрона бессмысленный труп…

Проклятье!

– Мы колеблемся. Мы нуждаемся в указаниях…

Язычки свечей наливались аспидной чернотой. Мутилось сознание. Ирония судьбы! – умереть в соборе, над вскрытым гробом, чтобы тебя нашел на полу сонный причетник…

– Возможно, нас после станут бранить. Но мы согласны…

Воздух! Живительный воздух хлынул в легкие. Кашляя, чувствуя, как по щекам текут слезы, Эминент растирал горло. Он не верил, что свободен. Рядом с ним Ури бережно, как дитя малое, укладывал покойного князя в гроб. Расправлял скорченные члены; проведя ладонью по глазам, закрыл веки…

– Ты спас меня, Ури.

– Нам удивительно это слышать. Нам очень хочется уйти отсюда в гостиницу. Мы хотим есть, хотим пить…

– Хорошо. Верни крышку на место.

У выхода из собора, прежде чем велеть засовам открыться, барон обернулся – и долго смотрел на тихий гроб, похожий на табакерку исполина.

– Вы тот, кого я искал, – еле слышно сказал Эминент.