Виталий Каплан - Юг там, где солнце

Вот и выходит, что сейчас, на десятом году Державы, лежит православный монастырь в мерзости запустения. И концов не найти — никто вроде и не виноват, все старались, а воз и ныне в той же заваленной строительным мусором яме, что и десять лет назад.

Десять лет назад… Я лишь обрывками помнил то странное и страшное время.

Жирная, иссине-чёрная муха, ползущая по стеклу… Хрустящие белые простыни, утренняя ругань санитарок, добрые коровьи глаза врачихи Марины Павловны. И уколы, ежедневные уколы, от которых слипались глаза, тяжелела голова, и ненастоящим казалось всё, что было там… на шоссе. Словно это сон, глупый и привязчивый — лохматый огненный столб, треск рубашки, и чёрная пустота, после которой — скучные, бессмысленные дни больницы. Всё это сон, который не кончается ничем, и я проваливался в него, в тёмное бездонное пространство, а потом… А потом просыпался — и всё вновь перевёртывалось. Едкой волной накатывало понимание — это было по правде. Было. А теперь нет. Ничего уже нет — ни мамы, ни отца, ни быстрого нашего «Гепарда». Жизнь оборвалась, и что впереди — лучше и не думать.

Но жизнь продолжалась. Как-то раз, ближе к вечеру, тихонько, на цыпочках просочилась в палату худенькая женщина в наспех наброшенном белом халате. Я узнал её не сразу. Потом вспомнил — тётя Варя, мамина двоюродная тётка, живущая где-то в Заозёрской области. Иногда она приезжала в столицу по каким-то своим делам и на пару дней останавливалась у нас. Извлекала из необъятной сумки трёхлитровые банки с компотами, вареньями и прочими плодами сельской местности. За чаем передавала неизменные приветы от мужа, которого почему-то звала дедом, и ещё от кучи разных соседей…

Сейчас она молча стояла у двери, глядела на меня, и плечи её тряслись, что казалось почти незаметным благодаря исполинского размера халату — его точно на бегемота шили.

Потом была суета, слёзы, гора фруктов на тумбочке. И конечно, традиционное земляничное варенье. И, само собой, вишнёвый компот.

Попутно выяснились некоторые неприятные детали. Получалось так, что взять меня некому. Близких родственников у нас не нашлось, и мама, и отец росли без братьев и сестёр, все мои бабушки и дедушки поумирали ещё до того, как я в школу пошёл. Тётя Варя, оказывается, уже три недели как приехала в столицу. Именно ей и пришлось устраивать похороны, спасибо, помогли папины сослуживцы, да и соседи в доме скинулись кто по червонцу, кто по пятёрке… Ко мне она пыталась прорваться с первого же дня, но её не пускали — неделю я вообще не приходил в сознание, да и после врачи остерегались меня травмировать впечатлениями и воспоминаниями. Знали бы они, эти гуманисты в белых халатах, о том, как просыпаешься после укола, как обступает тебя обжигающая правда…

— Это же чудо какое-то свершилось, чудо, — всхлипывая, поведала она мне. — Тебя же на опушке леса подобрали, в ста метрах от машины. Точно кто перенёс. А милиция говорит — никого там не было, на шоссе. Чудо, одно слово, чудо!

Нужно было мне это чудо как селёдке акваланг.

Ходила тётя Варя и по всяким комиссиям. Пыталась оформить опекунство, но что-то пока не клеилось. Вы уже в возрасте, сказали ей, и здоровье уже не то. И муж-инвалид. И живёте вы с ним на мизерные пенсии. Так что извините, но государство может лучше позаботиться о вашем внучатом племяннике.

Поэтому мне предстоял интернат. Временно — смахивая слёзы тыльной стороной ладони, убеждала тётя Варя. А потом она снова приедет в столицу, и уже не вернётся обратно, пока не докажет своих прав на опекунство. Найдётся и на этих бюрократов управа, она знает, куда писать жалобу…

Так я оказался в интернате. Прощаясь со мной, тётя Варя суетливо бормотала, что этот — один из лучших, она узнавала — богатые шефы, питание великолепное, в каждой группе цветной телевизор. Почему-то она особенно упирала на телевизор.

Первые дни я вообще плохо понимал, что меня окружает. Точно я завёрнут в плотный серый полиэтилен, и сквозь него видно еле-еле. Тем более, что и не хочется никого видеть. Какие-то ребята вокруг, что-то делают, суетятся, бегают какието взрослые крикливые тётеньки. Регулярные завтраки-обедыполдники-ужины. Кормили здесь и в самом деле неплохо, но будь вместо котлет с рисом гнилая картошка — я бы, наверное, и не заметил. И насчёт цветных телевизоров тётя Варя не соврала — их тут и в самом деле было понатыкано. После ужина воспитательница торжественно, творя великое благодеяние, врубала в игровой ящик — и группа прилипала глазами к экрану. А я сидел позади всех и ждал, когда же разорвёт воздух резким звонком отбоя, и можно будет уткнуться лицом в подушку, и придёт тьма. Иногда снилась мама. Я ждал этих снов — и боялся, зная, что всё равно потом придётся проснуться.

Поначалу меня не трогали. Видимо, присматривались. Я сдуру решил, что так оно будет и дальше — полупрозрачная плёнка отчуждения, сон наяву и во сне — осколки той прежней, настоящей жизни. И это было бы здорово.

На следующей неделе начались неприятности. Как-то вдруг я обнаружил, что ко мне не обращаются по имени. В глаза говорят — «ты» или «эй». «Ну ты, гуляй отсюда», «Эй, закурить найдётся?». За глаза попросту называли «этот». После оказалось, что нашлось для меня и прозвище. Скверное прозвище — Глиста. Откуда оно взялось — я понять не мог, но иначе со мной уже и не заговаривали.

Я не мог понять, чем мешаю жить этим пацанам в нашей 7-й группе, почему вдруг я им не понравился? Ведь я же ничего от них не хочу, и делить мне с ними нечего. Но, однако же, утром, глотнув кофе, я чуть не подавился — кто-то круто намешал мне в стакан соли. Укрывшись после отбоя одеялом, я долго не понимал, что же мешает мне заснуть, что хрустит на простыне и покалывает кожу? Оказалось, снова соль. Я едва не чертыхнулся вслух — и принялся стряхивать её ладонью на пол, опасливо прислушиваясь к сонному дыханию соседей по палате. И дождался-таки, услышал из дальнего угла довольный смешок.

Потом в постели нашлась уже не соль, а иголка. Я не сдержался, выкрикнул в спёртый воздух — «Придурочные, да? Совсем озверели?». Из темноты мне посоветовали заткнуться, пока не получил по репе. И я заткнулся — что ещё остаётся, если не знаешь, кто именно делает тебе заподлянки?

Наконец настал день, который я, наверное, не забуду уже никогда. Всё началось утром, когда из туалета я вернулся в палату — заправлять кровать и ждать звонка на завтрак.

— Ну чё, Глиста, скучаешь? — раздалось над ухом. Я обернулся.

Рядом лыбился здоровый жирный парень — Васька Голошубов. Странно, мы были одного возраста, но по сравнению с Васькой я выглядел как засохший огрызок рядом со здоровенным, налившимся соками яблоком. Тогда я ещё не знал, что всё на свете относительно.