Валерий Елманов - Красные курганы

Опять не веришь? А что он из Ведьминого болота живым и невредимым вышел – это как? А то, что едва ему смертушка грозит, как даже мертвяки его защитить приходят? [166]

Словом, вера в то, что князь и впрямь слышал то, о чем поведал тысяцким, была абсолютной. Ни у кого не возникло даже тени сомнения. А утром о том, как плакала земля по мужам русским, но еще звонче смеялась от радости за их победу, не знал только глухой. А таких в лагере рязанского князя не было.

Солнце еще не успело оторвать от земли свой нижний край, когда прибыл очередной посол Субудая. Он уже не просил, но требовал от Константина, чтобы воинам великого Чингисхана дали свободный проход и не препятствовали их уходу в степи.

Словом, от посулов одноглазый барс перешел к угрозам, предупреждая, что рязанский князь уже истощил его терпение и пусть он, пока еще не поздно, отведет свои рати в сторону, чтобы они не путались под копытами коней его непобедимых туменов.

– Наш славный Субудай-багатур велел передать тебе также следующее. Даже заяц, загнанный в угол, набирается храбрости и может вспороть брюхо охотника. Мои же тумены – волки. Зачем ты поступаешь так, неразумный, ведь этим ты роешь яму для собственного погребения?

– Я рою яму для того, чтобы достать из нее землю, насыпать холм славы, подняться на него и поставить ногу на спину пленного Субудая, – ответил Константин.

Ответил и даже восхитился – сам не ждал, что сумеет этак вот красиво завернуть.

– Монголы не сдаются в плен, – гордо заявил посол. – Они подобны лисе, которая, попав в капкан, отгрызает себе одну лапу и уходит на трех, хромая, но гордая и свободная.

– То-то я и гляжу, что ваш Субудай один раз уже побывал в капкане, [167]– усмехнулся Константин. – Можете передать этому одноглазому уроду, что, когда он отгрызет себе все, что у него угодит в наш капкан, он уже никогда не сможет иметь детей и ему ни к чему будет смотреть на женщин. Да и не сможет он далеко отползти.

От такой неслыханной наглости русского князя послы даже потеряли дар речи. Больше они не проронили ни слова и молча развернули коней в сторону своего лагеря.

Субудай уже ждал их. Рядом с одноглазым полководцем сидел Джэбэ-нойон.

– Что вам ответил русский князь? – прохрипел Субудай.

Послы уклончиво отвечали, что он не испугался и готов дать битву. И здесь Субудай допустил ошибку.

– Повторите слово в слово то, что сказали вы, и то, что ответил князь Константин, – почувствовав, что послы чего-то не договаривают, потребовал он.

Послы переглянулись и повторили свои слова. Затем они еще раз переглянулись и нерешительно процитировали про холм славы.

– Он говорил и еще кое-что, но эти оскорбления лучше не произносить вслух, – сказал старший из них.

– Оскорбления, бросаемые бессильным врагом, который скоро будет повержен, лишь ласкают сердце настоящего воина, – заметил Джэбэ-нойон и потребовал: – Говорите!

Субудай искоса бросил на него колючий взгляд: «Ишь, доволен, что может оскорбить его чужим языком. Ну и ладно. Пусть говорят».

Те дрожащими голосами, то и дело запинаясь, повторили все. В наступившей тишине хорошо было слышно, как надсадно кашляет Джэбэ-нойон, стараясь подавить рвущийся наружу смех.

У самого Субудая от услышанного зажмурился единственный глаз – такого изощренного унижения он не ожидал. Полководец остро пожалел о том, что не заставил послов замолчать. Проклятый русич ударил по самому больному. Теперь у Субудая уже не было выбора. Подобное оскорбление могло быть смыто только кровью, иначе люди просто перестанут его бояться и уважать. Да что там люди, он и сам себя перестанет уважать, если не отомстит.

Полководца радовало лишь то, что этого не услышал его сын, молодой Урянхатай, [168]которого отец еще накануне отправил занять место для засады. Впрочем, непременно найдется человечек, который передаст ему сказанное Константином, и лучше, если к тому времени оскорбление уже будет смыто кровью.

– Мы выступаем на дерзкого, – прохрипел Субудай. – К вечеру он будет просить меня о смерти, но придет она к нему не скоро, – пообещал он угрожающе.

Трудно сказать, что бы произошло, если бы не эта трагическая ссора в Киеве, в результате которой князья действовали раздельно.

Кстати, в летописях нигде не указывается, каким образом Константин освободился. В. Н. Мездрик считает, что его выпустили по требованию рязанских дружин, которые подошли к Киеву с самыми решительными намерениями, а Ю. А. Потапов убежден в том, что Константин бежал самостоятельно. Последнее, разумеется, совершенно исключено.

На мой взгляд, все объясняется гораздо проще. Ратники, вернувшиеся в Киев после разгрома на Калке, так напугали горожан своими рассказами о могучем монгольском войске, что те от страха сами настояли на том, чтобы рязанского князя выпустили. Это и пришлось сделать вернувшемуся князю Ярославу Всеволодовичу. А учитывая, что ни в одном источнике не сказано про городские волнения, вполне вероятно, что он даже упредил желание киевлян и принял соответствующее решение самостоятельно.

Как бы то ни было, но ясно одно. Если бы на Калке находились рязанские дружины, руководимые князем Константином, то трагедии не случилось бы. Отказавшись выступить вместе со всеми из-за того, что ему не пожелали передать под командование все войска, рязанский князь тем самым обрек их на гибель, да и сам попал в крайне затруднительное положение, оказавшись один на один с самым лучшим монгольским полководцем того времени.

Поединки богатырей были заведены еще с незапамятных времен. Первоначально именно по ним военачальники угадывали волю богов – чей воин погиб, у того и будет разбито войско. Угадывали и покорялись ей. И впрямь ни к чему излишние жертвы, если небеса уже вынесли свой приговор. Разве можно идти против, а даже если и пойдешь – не сотворишь ли самому себе излишнего худа?

Неведомо, кто воспротивился этому самым первым, не дошло его имя через века до потомков, а жаль. Был, наверное, предводителем войска, человеком не просто храбрым и мужественным, но и до безумия дерзким, не побоявшимся бросить вызов самим богам. Наверное, из славян. И решил он, что бог-то бог, но и сам не будь плох. Словом, когда его удалец пал в поединке, он, вместо того чтобы сложить оружие, ринулся в бой и… победил.

С тех самых пор и пошло. Перестали люди считать, что из-за одного побежденного надо и всем остальным покорно сгибать шею. А поединки все-таки остались. Только теперь они стали чем-то вроде гадания.