Владилен Машковцев - Время красного дракона

— Я его знаю, он к нам с подарками приходил часто после ареста Аркаши, — ткнула пальцем Вера в надпись на календаре.

Функ отдал камушек Дуняше, построжел взглядом:

— Простите, Верочка, а у вас не было с ним случайно интимной близости? Это очень важно!

— Что вы говорите, Юрий Георгиевич? Абсолютно исключено!

Функ помолчал неловко, но все-таки продолжил:

— Я бы вам не советовал вообще встречаться с ним, принимать его дома, подпускать его к дочке, брать из его рук подарки.

— Почему?

— Нарушу первый раз в жизни врачебную этику: Шмель был близок с женщиной, которая болеет сифилисом. Нет, нет! Он сам пока вроде бы не заразен, не болен. Но ведь инкубационный период болезни — коварен. Я вот ищу его для дополнительной проверки. Но сегодня узнал, что он арестован. Ох, уж эти аресты, аресты...

Верочка Телегина вышла с Дуняшей от доктора Функа еще более расстроенной. Господи, в ее доме бывал сифилитик! И этот ушастый, омерзительный тип прикасался к Дуняше. Пусть она уж лучше съест хоть заживо тысячу лягушек, но только не встретится больше с этим поганцем. Вера, придя домой, перебила и выбросила на помойку всю посуду, прошпарила кипятком кухню и горницу, сожгла подарочки Шмеля, игрушки, которые он покупал для Дуняши. И принялась за побелку, ремонт. По народным поверьям — известь и купорос убивают заразу.

А доктор Функ думал о Верочке, о Дуняше, о непостижимых явлениях. Как могла Мухина изваять девочку, которую не видела? А партийная организация на кладбище? Какая прелесть! Какая потрясающая аллегория! Какой удивительный сюжет!

В Челябинске кроме центральной тюрьмы царской постройки была еще и подвальная — в здании НКВД. Но арестованных поступало так много, что приходилось содержать их в складах, в загородях под открытым небом, в заброшенных шахтах. Порошин попал в подвальную тюрьму НКВД, в одну камеру с Голубицким, Гейнеманом, Ручьевым, Калмыковым, Пушковым. Позднее в эту же камеру впихнули Эсера, а недели через три и Придорогина с Лениным.

Сотоварищи Серафима Телегина по банде — священник Никодим, американец Майкл, Гераська и Фарида находились в центральной тюрьме. Там же были Партина Ухватова, Шмель, водовоз Ахмет и Штырцкобер.

О жестокости, беспределе в советских тюрьмах и концлагерях сказано много, но далеко не полностью. Каким бы омерзительным типом ни был Шмель, он не заслуживал мучений, которые на него обрушились. Шмеля сразу же опознали как бригадмильца и сексота. Нельзя было его помещать в одну камеру с Гераськой, Ахметом и Штырцкобером.

— Приветик, сиксот! — встретил весело Гераська Шмеля.

Магнитогорскую ватагу в камере уважали: и отца Никодима, и Гераську, и Майкла, и татарина Ахмета, и еврея-портного Штырцкобера. Но в камере было более сорока озлобленных уголовников-извращенцев, грабителей и разных убийц, которыми правил вор в законе — Пахан. По просьбе Пахана Гераська и Майкл рассказывали и пересказывали, как они привольно жили в банде, как расстреливали из пулеметов в упор наступавших на них красноармейцев и мильтонов.

— Объявляю вас ворами в законе! — пробасил однажды Пахан.

— И меня узе? — развеселил всех Штырцкобер.

— И узе тебя! — подтвердил Пахан.

Штырцкобера в камере уважали все и без повеления Пахана. А Шмелю не повезло. Его зверски избили, глумительно изнасиловали, обмакнули головой в переполненную парашу. Гераська отобрал у Шмеля ботинки, в каблуках которых были спрятаны золотые динары. Ботинки пришлись Гераське впору, а Пахан одобрил конфискацию. За Шмеля пытался вступиться только один человек — отец Никодим:

— Простите вы его, ради бога! Не марайте руки свои, не пачкайте душ!

Но священника никто не послушал. Да и хихикали над ним воры. Батюшка-то не из церкви, а из банды. Поди сам из ручного пулемета постреливал, а теперь святошу разыгрывает. Шмель проскулил под нарами больше двух месяцев и смирился. Что поделаешь? Замысел — попасть в одну камеру с Порошиным — оказался глуповатым. Все рухнуло у Шмеля. И не в том дело, что изнасиловали его грязно. Он уже привык к положению — жить мальчиком для гомосексуалистов. Огорчало другое — проклятый Гераська отобрал ботинки, хотя и не знает, что в каблуках — золотые монеты. Как бы выманить обувку обратно?

— Герася, верни мне ботинки. Я тебе за то пайку хлеба стану отдавать целый месяц, — умолял Шмель наглого юнца.

— Пайку я у тебя и без торговли отыму, — ухмылялся Гераська. — И зачем тебе корочки-говнодавы? Што-то подозрительно ты заришься на них. Поди под стелькой аль подошвой — аблигация с выигрышем тыщ на десять? А? Слух был в городе, што ты выигрыл, сиксот. Раскалывайся, не то зенки выколю, падла, век свободы не видать!

Шмель нырял под нары:

— Какая облигация, Гераська? Я выигрыш получил давно, истратил. Я золотые монеты на выигрыш купил. Те монеты, которые ты у меня украл.

— Которые в сковородке были заплавлены? — спросил Гераська.

— Те, самые, — отвечал из-под нар Шмель.

— А как ты, сиксот, проведал, што энто я их стибрил?

— Мне все было известно, Герасик. Но я не заявил на тебя в милицию.

— Брешешь, ты — сиксот!

— Не брешу, я даже могу сказать — у кого сейчас находятся те самые мои монеты.

— Говори.

— Золотые монеты ты отдал Верочке Телегиной.

— И правда! — согласился Гераська. — А как ты пронюхал?

— Мастерство сыска.

Шепотливые домогательства Шмеля, попытки заполучить обратно ботинки окончательно убедили Гераську в том, что в обувке утаена выигравшая облигация. Раскурочивать ботинки в камере было опасно: Пахан облигацию отберет. У него хорошие связи с волей. Он передает через надзирателей и вещи, и деньги. Ему приносят в камеру водку, папиросы, колбасу. Гераська замыслил обхитрить Пахана, передать ботинки через него — на волю, Верочке Телегиной. Она часто приезжала в Челябинск с передачами для Порошина и Гераськи. Пахан внял просьбе Гераськи — передать ботинки Вере Телегиной, когда она придет в тюрьму с посылкой. Следователь разрешил гражданке Телегиной и свидание с родственником, несовершеннолетним преступником.

Гераська на свидании не удержался от слез:

— Как там моя бабка?

— Ничего так, но болеет.

— А сеструха — Грунька?

— Груня в медучилище.

— А где твой суженый, Вер? Его здеся в тюрьме нету.

— Аркаша в подвале НКВД. И Ленин там.

— Прекратить недозволенные разговоры! — рявкнул надзиратель. — Свидание окончено!

— Облигация, которая выиграла, в ботинке! Раскурочь ботинки! — успел выкрикнуть Гераська, полагая, что переправил богатство на волю успешно.

Надзиратели из этих ненормальных выкриков понять ничего не могли. Упоминание про подвальную тюрьму НКВД им, разумеется, не понравилось. Да кто ж не знает про тюрьму? Какие уж тут секреты? Из центральной тюрьмы заключенных туда часто возят на допросы, на заседания военного трибунала. А из подвала НКВД сюда прибывают пачками. Приговоренных к ВМН расстреливали и в центральной тюрьме, и в складе, который находился на территории прогулочного двора возле подвальной тюрьмы НКВД, и на Золотой горе у шахт. В 1937 году начальник административно-хозяйственного отдела московского НКВД Исай Давидович Берг изобрел фургон-душегубку. Приговоренных к смертной казни раздевали догола, закрывали в железном фургоне, отравляя выхлопными газами. Но таких спецмашин, замаскированных под хлебовозки, было мало по стране. В такие крупные города, как Ленинград, Минск, Харьков, Киев, Свердловск, Новосибирск, выделяли всего по две-три машины. На Челябинскую область дали только две душегубки. Одна осталась в областном центре, другая «работала» в Магнитогорске. В НКВД эти машины не пользовались большим успехом, при выгрузке трупов оказывалось, что некоторые шевелятся, приходилось их достреливать. Да и машины иногда выходили из строя. Выстрелить в затылок — надежнее!