Владилен Машковцев - Время красного дракона

— Неужели и признаться не в чем? Тех, кто признает вину, мы обычно отпускаем домой. Или отправляем в лагерь на небольшой срок. Были, наверно, грехи?

— Знамо, были оплошки.

— Какие оплошки?

— Из хграблей стрелял, по пьяной хглупости на патреты вождей плевал, нехорошие слова про них хговорил...

— Сказки про грабли не надо повторять. А вот про портреты прошу подробнее рассказать, — приготовился оформлять протокол допроса Натансон.

— Значится, так: приклеил я в коровнике мучным хлейстером патреты я Карлы Марлы, черта энтохго лысохго — Ленина, чумохарю усатую...

— Буденного?

— Ни, Буденный как-никак из казачества. Он по неразумению к большевикам ушел. Сталин — крысохаря усатая...

— Вы так называли вождей при свидетелях?

— Ни, в единении похмельном. Друхгих оплошек у миня нетути, хгражданин следователь.

— Других и не надо, этих предостаточно.

Натансон никогда не бил подследственных, не пытал их. Он не давал арестованным пить, заставлял их стоять на ногах по двое-трое суток. А с дедом Кузьмой он просто забавлялся. В кабинет Натансона приходили многие работники НКВД, чтобы отдохнуть, похохотать, слушая, как он допрашивает деда-чудака. Натансон укрепил кнопками на стене кабинета дешевые плакаты-портреты Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, как бы для следственного эксперимента.

— Покажи, дед, как ты обращался с вождями? — приказывал Кузьме лейтенант.

— Давай, давай! — подбадривали другие.

Кузьма соглашался не сразу, смущало его, что на допросе так много чекистов. Но все же, после уговоров, он подходил почему-то сначала к портрету Фридриха Энгельса, харкал на него и начинал браниться:

— У, Кырла-Мырла противная! Штоб тобя в хгробу кроты обхгрызли!

В Маркса дед Кузьма тыкал пальцем и спрашивал:

— Энто Хридрих?

— Это Карл Маркс, — поправлял деда Натансон.

— Кака разница? Тьфу тобе в рожу, окаянной!

У Антона Телегина сердце похолодело, когда он узнал, что дед Кузьма арестован и находится в подвальной тюрьме челябинского управления НКВД. Дед не знал Антона в лицо, но ему было известно о «своем человеке» в органах, о вертепе Манефы. Успел ли Кузьма переправить Веру с Дуняшей на Васюганье? Неужели арестована и она? Не выдал ли хрыч друзей? Не выдерживают люди допросов и пыток. Из одной тысячи арестованных только три-четыре человека отстаивали истину. Хитаров не сдался, Серафим... Остальные выдавали самые потаенные мысли, оговаривали себя и других, чтобы избежать мучений.

Антон Телегин хохотал громче всех, когда дед Кузьма изголялся над портретами Ленина и Сталина. В конце концов исхитрился, задержался в кабинете Натансона:

— Что за этим придурком? Любопытный дед.

— Нет ничего, кроме дурацкого доноса, будто он стреляет из граблей, сбивает самолеты. Но старик сам себе роет могилу, фиглярничает под расстрел. Да у нас ведь план по ВМН перевыполнен. Я бы его отпустил, но он при Федорове обозвал Ленина лысым дураком. Тут психология, Антон. Дед перед смертью пытается себя выразить. Ему не хочется унести в могилу боль души. Я его понимаю.

Лейтенант госбезопасности Натансон не приписывал деду Кузьме выдуманных преступлений, не заставлял его признаваться в том, чего не было. Старик, как и все арестованные, был обречен, однако, по причине простой. Разнарядка по второй категории была не выполнена. Нужно было до конца года отправить в концлагеря еще две тысячи врагов народа.

— Дай мне его на допрос. Есть у меня одна идея, — сказал Телегин.

— Что-то хошь повесить на него? — спросил Натансон.

— Да, у нас ведь не раскрыто исчезновение Рудакова.

— Ты ж подведешь старика под вышку, Антон.

— Тебе его жалко?

— Он мне нравится. Но валяй, если выйдет. Попробуй, допроси. Кузьму привели в кабинет Антона Телегина.

— Садись, раскури трубку, дед.

— Благодарствую, ин табачок окончился.

— Возьми папиросы мои, накроши.

Кузьма набил трубочку папиросным табаком, закурил. Телегин заговорил рассерженно:

— Ты почему, старый пень, оговариваешь себя? За тобой же ничего нет!

— Из хграблей мы стреляли, дыднако.

— Из каких граблей? Ты рехнулся, Кузьма?

— С рождению таковой.

— Где твой внук?

— Володька-то?

— Да, да, Володька.

— В лесу заблудимшись, на охоте. Да он выйдеть, не беспокойтесь.

— Тебя, дед, видели в лесу с женщиной. У женщины ребенок, девочка.

— Не упомню. Можеть, баба яхгоды собирала, заплутамшись.

— А может, Кузьма, ты сопровождал ее к староверам, на Лосиный остров?

— О тропе к сталоверам не ведаю.

— Та, молодая женщина с девочкой — жива?

— Отчаво ж ей помереть? Должно быть, жива-здорова.

— Ты, дед, можешь взять на себя убийство? Пропал тут у нас один лейтенант, Рудаков. Тебе ж все равно помирать. Скажи, что ты убил его.

— Нешто я на убивца похож?

— Ладно, Кузьма, иди в камеру. Хорошо, что ты меня не знаешь.

— Таперича дохгадываюсь.

— Нет уж, лучше тебе жить без догадок, дед. Станешь догадываться —пристрелю.

— Мы с пониманием, хгражданин начальник.

Через три дня деда Кузьму привели на заседание военного суда. Там сидели уставшие люди, с глазами — воспаленными от бессонницы и частого употребления алкоголя. У деда спросили фамилию, имя, отчество, год рождения. И задали всего один вопрос:

— Вину признаете?

— Признамши, мы из хграблей стрелямши, на патреты плевамши...

Деду Кузьме дали десять лет строгого режима без права переписки. Но попал дед не на Колыму, а в Норильский концлагерь к Авраамию Павловичу Завенягину.

Манефу погубила жадность. Гимнастерка пропавшего без вести лейтенанта Рудакова была слишком приметной, из модного сукна болотного цвета. Такой гимнастерки ни у кого в НКВД не имелось. И однажды Натансон встретил на улице Цвиллинга молодого мужчину в гимнастерке — похожей на рудаковскую.

— Гражданин, прошу предъявить документы, — остановил молодца Натансон.

— В чем дело? Мои документы дома, я не обязан их носить с собой на работу, — уверенно ответил прохожий.

— Прошу следовать со мной, в НКВД.

— Но мне некогда, я опоздаю на работу.

— Ничего, мы вас долго не задержим.

Натансон был опытным оперативником, он знал, что при задержании преступника лучше всего действовать хитростью, обманом, не намекать ни на что серьезное. Задержанный спрашивал:

— И все же, по какой причине я должен следовать за вами в НКВД?

— По объявленным приметам вы похожи на человека, который вчера устроил драку в ресторане. Но вы ведь защищались?

— Я вообще не хожу по ресторанам. И я ни с кем не дрался...

— В таком случае мы извинимся. Вы не волнуйтесь. А на работу вас мы подбросим на своей машине. Вы где работаете?