Митрополит Вениамин (Федченков) - О вере, неверии и сомнении

“Не полезно хвалиться мне, ибо я приду к видениям и откровениям Господним. Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке (только не знаю – в теле, или вне тела: Бог знает), что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать” (2 Кор. 12, 1 – 4).

Апостол несомненно говорит о себе самом. И дальше он прямо дает это понять: “И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился” (ст. 7).

Не говорю уже о видениях ему Иисуса Христа, являвшегося при жизни не менее 5 раз.

Так же или подобно этому утверждают свои знания и другие апостолы: “О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни” (Иисусе Христе)… – о том (снова повторяет ап. Иоанн), что “мы видели и слышали, возвещаем вам” (1 посл. 1, 1, 3).

И ап. Петр заявляет твердо:

“Мы возвестили вам силу и пришествие Господа нашего Иисуса Христа, не хитросплетенным басням последуя, но быв очевидцами Его величия. Ибо Он принял от Бога Отца честь и славу,. когда от велелепной славы принесся к Нему такой глас: “Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение”. И этот глас, принесшийся с небес, мы слышали, будучи с Ним на святой горе” Фаворской (2 Пет. 1, 16, 18).

Но сильнее всех говорил Сам Господь, постоянно свидетельствуя, что Его учение есть прямое откровение Отца Небесного: “Я говорил не от Себя; но пославший Меня Отец, Он дал Мне заповедь, что сказать и что говорить. И Я знаю, что заповедь Его есть жизнь вечная. Итак, что я говорю, говорю, как сказал Мне Отец” (Ин. 12, 49 – 50).

“Вы (евреи) не познали Его (Бога), а Я знаю Его, и если скажу, что не знаю Его, то буду подобный вам лжец. Но Я знаю Его” (8, 55).

“Я говорю то, что видел у Отца Моего; а вы делаете то, что видели у отца вашего” диавола (8, 38. 44).

“Мое учение – не Мое, но Пославшего Меня” (7, 16).

“Я пришел не Сам от Себя, но истинен Пославший Меня, Которого вы не знаете”, а “Я знаю Его, потому что Я от Него, и Он послал Меня” (Ин. 7, 28, 29).

И еще говорил он Никодиму ночью:

“Истинно, истинно говорю тебе: мы (Господь тут включает и всех апостолов, и всех веровавших Ему христиан) говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели; а вы (евреи) свидетельства Нашего не принимаете” (Ин. 3. 11).

Так утверждать о себе могут лишь те, кто действительно знает то, о чем они свидетельствуют. А прежде мы показали, что вообще все Писание написано очевидцами. А если это так, то как же не верить им?! И если мы верим обычно людям, то многократно более и несомненно сильнее мы должны принимать учение и откровение от святых, не лживых людей, а наипаче от Самого Господа, Который сказал о Себе: “Я есмь путь, и истина, и жизнь” (Ин. 14, 6).

Следовательно, если чего мы сами не видели, то за нас видели другие. И совершенно неоспоримо, что наши свидетели без сравнения достовернее земных отцов учителей, очевидцев, рассказчиков: их святость, да еще засвидетельствованная потом и смерть за проповедуемую истину, ручаются за достоверность их свидетельств. И если люди верят другим очевидцам, то тем более должны бы все верить нашим. А если иные не верят им, то совсем не потому, чтобы наши свидетели были недостоверны, а оттого, что не хотят верить, как это было и с евреями: “Иисус возгласил в храме, уча и говоря: и знаете Меня, и знаете, откуда Я” (Ин. 7, 28), но “не хотите принять”.

Но упорствующие против истины, как и евреи, будут искать все новых возражений и самооправдания. Так и с нашими вопросами о вере отрицатели могут говорить дальше:

“Но всякое наше человеческое знание каждый может проверить и сам на опыте; и тогда вера обратится у него в собственное знание”.

Допустим – и так. Но то же самое можно сказать и про религиозное знание. Если верующий будет искать подтверждения своей веры опытом, то и он доступен ему в разных степенях. Об этом будет особая речь дальше. А пока заметим лишь, что и в естественных знаниях лишь кое-что немногое мы может проверить опытно; а большая часть – особенно же о последних основах бытия – останется совершенно недоступною не только почти всему человечеству, но и самым ученейшим людям. Это будет показано в следующем отделе, к которому я и перехожу сейчас.

Заканчивая же этот отдел, мы совершенно уверены, что всякому очевидно поставленное раньше положение:

Из незнания нельзя делать вывода о небытии. И если это усвоить, то навсегда будет убран с пути к вере этот досадный и детски-наивный камень, коим злоупотребляют или неумные люди, или злонамеренные упорники против истины.

Но это тупое оружие их обращается потом против них самих: незнайки, осмеливающиеся, однако, отрицать то, чего не знают, оказываются очевидно неумными, обнаруживают этим самым собственное безумное “безумие”. Мало того, проявляется в то же время и их злостное настроение сердца, не желающего принимать истину, заранее злонамеренно хотящего отрицать веру, вопреки логике.

А через это они подрывают сами собственное неверие, и тем должны оттолкнуть от себя порядочных честных людей, действительно ищущих истины.

Б) Непостижимость не есть небытие.

Если предыдущее возражение о “незнании” является поверхностным, то второе, подлежащее нашему рассмотрению, несколько тоньше, хотя по существу является продолжением предыдущего. Доселе говорилось о личном нашем незнании вещей, которые все же могут быть познанными кем-то другими. А теперь нужно рассмотреть тот случай неведения, который ни в коем случае не может быть постигнут умом. Предметы веры нашей являются в последней глубине тайнами, совершенно не подлежащими уму.

Идолопоклонникам “ума” захочется заранее торжествовать над таким нашим утверждением о тайнах веры: мы-де умные люди, потому и не можем принять веру, что у вас там все – тайны. Мы же никаких тайн знать не желаем, а признаем лишь разумное, понятное!

Торжество это – преждевременное и ложное. Но как оно понятно нам, интеллигентам! Я и по своему опыту знаю, как мы, воспитанные в поклонении уму, боялись тайн. Хорошо помню, что верить в неоправданные “господином” умом догматы считалось у нас почти неприличным. И потому, если уж мы не могли чего объяснить, то все же старались делать вид, что-де понимаем. А если уж вынуждены были в конце концов признаваться в непостижимости религиозных тайн, то мы считали это “последним делом”, проявлением нашей умственной убогости; и стыдились ее. “Доказывать” какую-либо истину веры текстом Слова Божия нам казалось признаком нашей несчастной безвыходности.