Андрей Кивинов - Герои. Новая реальность (сборник)

Холмс наконец рассмеялся.

– Право, в этом что-то есть. Скажите, Ватсон, а почему вообще вам пришел на ум случай с баскервильской собакой?

– Ну… Неосознанные воспоминания… Нынешний случай чем-то схож с тогдашним: замок, старый вельможа, молодой вельможа, ночные кошмары, удаленность от города… Согласитесь, сходство немалое, словно зеркальное отражение.

– Вы совершенно правы, – серьезно, даже торжественно произнес Холмс. – В который раз я убеждаюсь в проницательности ваших суждений. Вы спать хотите? – неожиданно спросил он.

– Я все время хочу спать. С самого утра. Но вот так, чтобы лечь в постель, – нет. В Лондоне сейчас пьют пятичасовой чай.

– А мы будем вечерять.

Я знал – бесполезно расспрашивать Холмса о чем-либо. Он не любил незавершенности, торопливой, неряшливой работы. Преждевременный вывод может подмять под себя новые факты, порой дающие делу совершенно иной поворот. Нет, Холмс ждал последнего факта, каким бы незначительным он ни казался, и только тогда, трижды, четырежды проверив цепь умозаключений, он ошеломлял блестящим, феерическим финалом.

Сейчас он выжидал. И ему, возможно, понадобится моя помощь.

Поэтому я заказал слуге побольше крепкого кофе и приготовился бодрствовать.

Не в первый раз нам с Холмсом приходилось коротать ночь вдвоем, но я не помню, чтобы это происходило в столь комфортных условиях. И тем не менее я не находил себе места. Полистав несколько французских романов, я понял, что беллетристика меня не занимает вовсе. Холмс подсел к чудесному кабинетному роялю и начал извлекать из него звуки настолько дисгармоничные, что надолго меня не хватило.

– Извольте, Ватсон.

В ответ на мой протест он начал играть вальсы Штрауса-сына. Прекрасная музыка, прекрасное исполнение на прекрасном инструменте, но с того вечера я невзлюбил вальс и вряд ли переменюсь к нему до конца ниспосланного срока бренной жизни. Да и Холмс, судя по всему, удовольствия не получил. Внезапно, на середине фразы, он бросил музицировать.

– Который час, Ватсон? – Вопрос выдавал его напряжение.

Часы, большие напольные часы стояли позади него, стоило лишь обернуться, но он предпочел – подсознательно, разумеется, – переложить ответственность за время на меня.

– Четверть одиннадцатого.

– Рано, Ватсон. Как рано.

На наше счастье, в холле нашелся шахматный столик и фигуры.

Признаюсь без лишней скромности, в клубе меня считают сильным игроком. Я основательно изучил теорию, неплохо знаю дебюты, и сыграть со мной ничью почетно. Холмс же относился к шахматной игре как к утомительному времяпрепровождению и обычно избегал играть. Запас нервной энергии ограничен, утверждает он, и лучше его потратить на более серьезные занятия. Садился за доску он редко, в случаях вынужденного бездействия, партию начинал ходом королевского коня и в дальнейшем вел борьбу так, словно никаких руководств не существовало вообще. Это, однако, не помешало ему выиграть партию у чемпиона Лондона, которого привел к Холмсу его брат Майкрофт – дело касалось пари. Но, к трагедии шахмат, карьера игрока не прельщала моего друга.

Сегодня ни Холмс, ни я не вкладывали страсти в игру. К полуночи мы только-только сделали по дюжине ходов, и на доске сохранилось зыбкое равновесие, равновесие европейских держав этого жаркого лета.

Пробило полночь, давно ушел отосланный слуга; samovar остыл; уснули, кажется, обязательные шорохи деревенской жизни; редкий стук передвигаемых фигур являл собой гармоничную принадлежность наступившей ночи.

Выпитый кофе заставлял мое сердце стучать быстрее обыкновенного. Холмс то и дело стирал бисеринки пота с висков. Раскрытые окна плохо спасали от духоты, а ночные мотыльки если и залетали в холл, то лишь затем, чтобы броситься под потолок и, распластав крылышки, притвориться листочками. Пламя наших свечей их не влекло.

Пока Холмс раздумывал над ходом, я, кажется, задремал, поскольку слышал и вой баскервильского чудовища, и тяжелое дыхание трясины, и рыдания миссис Степлтон, и мои слова утешения, жалкие и нелепые.

– Ватсон, проснитесь! – Холмс тряс меня за плечо.

Я взглянул на часы – пять минут второго – и, наверное, покраснел.

– Сам не знаю, как заснул.

– Ничего, Ватсон, зато отдохнули.

Случайно я поднял глаза. Комната была задрапирована живой тканью. Сотни, тысячи мотыльков усыпали потолок и верхнюю часть стен.

– Любопытно, не правда ли? Я нарочно не закрывал окно. – Ни следа сонливости не было на бодром лице Холмса. – А теперь, Ватсон, готовы ли вы сопровождать меня?

– Я вам понадоблюсь?

– Наверняка.

– Тогда я готов.

Холмс загасил свечи. Мы осторожно, стараясь не шуметь, покинули «Уютное».

– К замку, Ватсон, – вполголоса позвал меня Холмс.

На фоне белесого от луны неба замок высился черной громадой.

Холмс подвел меня к малозаметной дверке.

– Ход для прислуги – горничных, водопроводчиков, частных сыщиков. Запирается на замок, но не на засов. – Холмс несколько минут колдовал отмычками. – Заходите.

Я взял свечу, но постараемся обойтись, – он вел меня по темным переходам. Ковры делали наше продвижение бесшумным, призрачным.

– Осторожно, ступени.

Мы поднимались.

– Узнаете, Ватсон?

Я шагнул за Холмсом и огляделся. Без сомнения, мы находились в лаборатории принца Александра, верхней лаборатории. Окно, то самое, было раскрыто настежь. Я выглянул. Ночь оставалась по-прежнему светлой, но у горизонта, куда ни глянь, скапливалась тьма, плотная, густая, и тьму эту на мгновение рассекали багровые зарницы.

– Гроза идет, – сказал я Холмсу, и, подтверждая правоту моих слов, низкий раскат грома донесся, нет, скорее, докатился до нас, коротко дрогнули оконные стекла, словно дыхнул огромный зверь, обдав волной тяжкого воздуха.

– Обратите внимание на оптическую систему, – прошептал Холмс.

Лунный свет из окна собирался линзой в пучок и, преломленный призмой, падал на светящийся камень в серебряном зажиме.

– Вот он, рубин! Концентратор!

Луч, тонкий и яркий, уходил от камня в нишу стены и исчезал в шахте.

– Идемте вниз.

Дверь в нижнюю лабораторию оказалась открытой.

– Часовой механизм компенсирует движение луны, но все равно это рискованно. – Холмс почти бежал по крутым железным ступеням; я, как мог, поспевал за ним.

Нижняя лаборатория была освещена, но настолько слабо, что я едва видел силуэт моего друга.

– Осторожно, господа! – Резкий голос молодого принца заставил меня вздрогнуть. – Не подходите к зеркалам!

Я наконец разглядел его. Принц стоял рядом, всего в трех шагах от входа.

– Вижу, мистер Холмс, вы стремитесь расставить точки над «и». Что ж, смотрите.

Луч из верхней лаборатории пронзал воздух, нисколько не рассеиваясь, не расходясь, и упирался во второй рубин, в центре пятиугольного пьедестала, где и исчезал. Зеркала светились едва заметно, пепельным светом темной стороны луны, зато над постаментом клубился туман, фосфоресцирующий, малиновый – искры костра, разложенного неведомо где.