Андрей Кивинов - Герои. Новая реальность (сборник)

– А теперь, – сказал Принц свите, – продолжим охоту. Если не ошибаюсь, первая наша добыча совсем рядом. – Он кивнул Дандо, больше похожему на священника, чем на охотника, и тот, ухмыльнувшись, свистнул так пронзительно, что у меня заложило уши. Псы вскинули морды и, раздувая ноздри, ждали приказа.

Но вместо приказа они услышали звон бубенцов и посвист хлыста. С севера кто-то стремительно приближался. Принц вскинул руку, приказывая Дандо погодить.

По воздуху к ним мчалась женщина. Она выпрямилась во весь рост, ветер трепал ее длинные золотистые волосы, ложившиеся водопадом на лиственно-зеленый плащ и сверкавшие так, что глазам делалось больно. Она еще была слишком далеко, чтобы я мог различить детали, но вдруг я отчетливо увидел величественную и ужасную старуху. Сердце мое остановилось, и я подумал, что сейчас умру. Сквозь отверстие в камне я ясно различал огромный провал рта, сверкающие белизной острые зубы, бельмастый левый глаз, спутанные волосы. Все ее суставы были черны, словно сажа; багровый плащ, весь в дырах, распахнулся, и стали видны жесткие черные волосы, спускавшиеся от промежности до самых ее коленей, и проглядывавшая сквозь волосы дряблая мясистая плоть, и пальцы – широченные, с длинными ногтями.

Потом я отшатнулся, а когда взглянул снова, не было никакой старухи, а была красная колесница, и в ней – величественная юная госпожа. Она небрежно правила поджарыми вепрями с серебристой щетиной и длинными закрученными клыками. Псы при виде вепрей попятились и поджали хвосты. А может, их испугали не вепри.

Дева была высокой и стройной, и белая ее кожа напоминала о первом снеге. Мановением руки она остановила колесницу. На миг все вокруг охватила бесконечная тишина, словно мир погрузился на дно предвечного озера.

Затем Принц спешился и преклонил перед девой колено, и его присные сделали то же и не вставали, пока она небрежным жестом не позволила им подняться – хрупкая и властная, точно болотный ирис.

– Я, кажется, помешала? – Голос ее был похож на шорох платьев во время Бельтайна. Мне стало жарко.

– Ничуть, – ответил Принц. – Мы охотимся, но…

– По-моему, вы уже получили свое, мой господин. – Она кивнула на Кристину.

– Но есть еще…

Дева плавно покачала головой.

– Зачем вам Кузнец? Ваше упорство удивляет. Неужели вы так дешево цените мой подарок?

Их взгляды скрестились: ее и Принца. Псы заскулили, вепри угрожающе наклонили головы.

– Вы правы, Госпожа, – небрежно проронил Принц. – Пожалуй, пора возвращаться и готовиться к пиру.

Он одним неуловимым движением вдруг оказался в седле, и вся его свита тоже – как будто и не спешивались! – и они полетели на запад не разбирая пути, прямо в чащу, лихо трубя в рожки, выкрикивая какие-то шутки; псы мчались следом за лошадьми и ни разу не оглянулись.

Я сидел на корточках ни жив ни мертв.

Дева проводила их насмешливым взглядом и уже потянулась, чтобы хлестнуть поводьями вепрей.

Тогда я наконец выпрямился и, хотя затекшие ноги не желали слушаться, вышел на большак.

Она словно ждала этого.

– Хочешь поблагодарить меня?

Я молча поклонился. Это была ее игра, но я готов был играть. Я знал правила, но был очень упрям.

– Возьмите меня с собой.

Я стоял, опустив глаза, и чувствовал дикий дух вепрей, но слышал – слышал много больше. Птичий клекот, шорох перьев, цоканье когтей. Приглушенное рычание.

– Ты понимаешь, о чем просишь? – спросила дева.

Я кивнул. Я думал, что понимаю.

– Будь по-твоему.

Я слышал, как она наклонилась, и на мгновение почувствовал ее запах – так пахнет лес в разгар осени, самое его нутро, – а потом она коснулась ледяными пальцами моих век и как будто смазала их чем-то вязким.

– Посмотри на меня, – велела она.

Я поднял взгляд.

Ноги у меня все же затекли, поэтому я не смог отшатнуться, но кровь моя застыла, когда я увидел колесницу, и ее хозяйку, и свиту.

– Что-то не так, Кузнец? – спросила она меня. Без гнева и без тревоги, с легкой насмешкой.

Я знал только одно: лгать ей нельзя. Пока нельзя.

– Я видел тебя древней старухой. Видел величественной девой. Теперь… теперь ты другая. И я спрашиваю себя: какая же ты на самом деле?

Она заглянула мне в самую душу своими черными глазами-жемчужинами.

– Ты был младенцем, и был мальчиком, и был юношей. Когда-нибудь ты станешь стариком. Каков же ты на самом деле? Садись ко мне в колесницу, Кузнец, и, может, мы найдем ответ.

Мне хватило глупости, чтобы покачать головой:

– Все мы меняемся, от рождения до смерти. Но есть кое-что неизменное, благодаря чему мы – это мы, всегда. Одни говорят, что дело в душе. Но… – («Даже для тех, у кого нет души»), – порой довольно имени. Как мне звать вас, госпожа?

– У меня так много имен, что прежде наступит полдень, чем я назову все: Вздох, Буря, Ветер, Рыданье, Битва, Безродность, Волчица, Игра, Мера… Ты можешь звать меня Белой Госпожой – это имя ничуть не хуже прочих. И столь же правдиво… по меньшей мере, до конца этой ночи.

Я снова поклонился ей и взошел на колесницу. Теперь я видел ее лицо так близко, что мог бы коснуться подушечками пальцев, не вытягивая руки. Снежно-белая, чистая кожа, точеные черты. Зрелая женщина, в самом своем расцвете. Полная власти и силы, от которых перехватывало дух, стоило лишь задержать на ней взгляд. Я смотрел, понимая, что пропал навеки. Даже если все выйдет по-моему.

Разукрашенная червонным золотом колесница была достаточно широка, чтобы я мог сесть рядом с Госпожой. Лилейные петухи вытягивали шеи и трясли набухшими гребнями. Угольные гагары размером с теленка клацали клювами. Волки стояли у самых колес, молча следя за каждым моим движением рубиновыми глазами. Ее свита.

Я сел подле Госпожи, и она укрыла нас обоих необъятной медвежьей шубой. Затем едва шевельнула пальцами – и поводья, изогнувшись, будто змеи, зло хлестнули по серебристым холкам. Все вокруг пришло в движение: вепри помчались, нагнув узкие морды к самой земле, рядом с ними неслись волки, а позади раздавалось хлопанье крыльев.

Через мгновение мы уже были в лесу и летели по едва заметной тропе. Деревья нависали над нами: голые корявые ветви да клочья ветхого мха. Я дрожал – то ли от студеного ветра, то ли оттого, что касался ее тугого бедра своим. Медвежья шуба пахла дурманными травами и дымом.

– Все еще мерзнешь? – спросила Госпожа, повернувшись ко мне. Голос у нее был с хрипотцой, и от этого перехватывало дух сильней, чем от бьющего в лицо ветра. Ее багровый плащ чуть разошелся, и я скорее угадывал, чем видел белоснежную грудь с набухшим вишневым соском.

Колесница плавно покачивалась, что-то хрустело под колесами. Изо всех сил я сдерживался, чтобы не забормотать «Отче наш».