Владимир Моисеев - Букашко

— С придумками у меня как раз проблем-то и нету, — заулыбался Букашко. — Есть у меня совершенно проходной сюжетик. Я когда знающим людям намекнул, о чем речь, они меня уж так хвалили, что даже неудобно.

И он стал делиться со мной творческими планами. Неожиданно я увлекся. Букашко оказался интересным рассказчиком. Его словесные кружева завораживали меня, тем более что сюжетик его и в самом деле был презабавным. Мне всегда казалось, что цирк — занятие не слишком идейное: клоуны, акробатки, силачи, канатоходцы, звери… Но Александр Иванович сумел найти партийный подход к правильному использованию личного времени трудящихся. Он задался вопросом, можно ли использовать развлечение (а до сих пор посещение циркового представления было только развлечением) в качестве инструмента для идеологического воспитания? Ответ нашелся без труда — "Да".

За основу Букашко взял героическую борьбу рабоче-крестьянской Красной армии с полчищами Деникина. Каждый номер представления работал на победу. Канатоходка по тонкой проволоке доставляла в штаб секретный пакет, фокусник доставал из ящика боеприпасы, силачи жонглировали артиллерийскими снарядами. В общем, класс! Окончательный разгром деникинцев устраивали специально дрессированные медведи. Апофеоз спектакля был не менее ошеломляющ: на арене появлялись шестнадцать обезьянок, одетых в национальные костюмы республик Союза ССР, у каждой к лапке был привязан соответствующий флажок.

Я был искренне потрясен проделанной работой. Не было никаких сомнений в том, что Букашко будет принят в Союз писателей. О чем я ему с радостью и сообщил.

Александру Ивановичу моя похвала была приятна.

*

В среду Институт словно бы вымер, куда-то, как по команде подевались праздношатающиеся по коридорам сотрудники, словно бы объявили санитарный день или, что еще точнее, — день здоровья. Даже в столовой было непривычно пусто.

— Куда народ подевался? — спросил я у буфетчицы.

— А вы разве не знаете, Григорий Леонтьевич? К нам директор приезжает для инспекции. Сам академик Богомолец. Кто ему не понравится — того в шею. Уж так здесь заведено. У нашего академика норов крутой. Много сотрудников распрощалось со своими пайками только потому, что не убереглись и не вовремя попались начальству на глаза. Вот они сегодня и попрятались, сидят по своим местам и Богу молятся, чтобы пронесло! И вы идите, схоронитесь на рабочем месте, а то не ровен час…

— Спасибо, Маша. Непременно…

Не могу сказать, что инспекционный набег академика Богомольца каким-то образом смутил или напугал меня. Ничуть. Я не без приятности перекусил. Люблю принимать пищу в одиночестве. Чудесное ощущение — быть единственным едоком в столовой. Товарищ А. неоднократно стыдил меня за любовь принимать пищу в одиночестве — «позорное», как он говорил, проявление моего непролетарского происхождения. Может быть и так, не берусь судить… Ему виднее…

Почему так важно принимать пищу при большом скоплении народа — хоть убей не пойму. Я помню, что несколько раз обещал исправиться, но каждый раз забывал, чем приводил товарища А. в глубочайшую депрессию. Словно пообещал ему вступить в партию и обманул самым гнусным образом.

Однажды я не выдержал и прямо спросил его об этом.

— Прости, Григорий, но я бы тебе рекомендацию в партию не дал, — сурово ответил товарищ А.. — Ты даже когда правильно говоришь, как по писанному, все равно интонациями показываешь, что чужой. Тут уж ничего не поделаешь, горбатого могила исправит. А вот дух коллективизма, который лучше всего проявляется на собраниях и прочих общественных мероприятиях, тебе все равно придется воспитывать в себе, поскольку в Союзе ССР без этого никак не обойтись. Ну, никак. Понимаешь?

— Нет, — признался я.

— Так на то он и называется — "обеденный перерыв", чтобы все работники вместе питались в общественной столовой. Понимаешь, вместе поработали на славу, а потом вместе отобедали. Я вижу в этом величайшее завоевание коммунистической идеи в России. Попрошу не ссылаться на меня, как на источник, но в секретном циркуляре ЦК об этом сказано без обиняков. Еще Ильич завещал нам: "Каждая кухарка должна управлять государством!" Задумывался ли ты, Григорий, что это значит?

— Нет, — еще раз признался я.

— Не ждал от тебя другого ответа. Ты же, Григорий, беспартийный, как шутит товарищ Сталин: "Без флюгера в голове". Не знаешь, куда ветер дует! И, сдается мне, что и откуда он дует, не интересуешься! Так что разреши уж, я тебе разъясню ситуацию с кухаркой. Не будет при коммунизме кухарок. Вот ведь в чем дело. Коммунары будут питаться на фабриках кухнях. Не зря придуманы консервы, концентраты и полуфабрикаты. Кухни, как они понимаются сегодня, будут безжалостно уничтожены.

— Но есть люди, которым нравится готовить самим.

— Придется их перевоспитать.

— Но искусство вкусно готовить пищу родилось давным-давно, разве можно отменить всю историю человечества?

— Эх, Григорий, да мы только тем и занимаемся, что отметаем историю человечества! А уж с гурманством и чревоугодием обязательно справимся! Первые шаги в этом направлении уже сделаны. Я знаю, что наши архитекторы уже приступили к проектированию домов, где кухни в квартирах не предусмотрены. А еще вот — ввели продовольственные карточки. Блестящая идея! Отныне люди будут вынуждены отвыкать от, казалось бы, привычных вещей. Совсем скоро пища будет выдаваться только в специально отведенных для этого государством местах. Правда, здорово придумано!

Я с недоверием покачал головой.

— Есть следует в коллективе, Григорий. Обещаешь?

— Конечно.

Но на следующий день опять питался домашней стряпней моей жены, которую приносил с собой в термосе.

*

Возле своего кабинета я застал изнемогающего от охватившего его ужаса Михаила. Увидев меня, он попытался слабо улыбнуться, но потерпел очевидную неудачу. Гримаса, появившаяся на его лице, сделала бы честь актеру, который бы взялся изобразить страдания молодого Вердера.

— В чем дело, Михаил?

— Я должен проверить…

Едва я открыл дверь, он опрометью бросился к бюстику Бетховена-Ньютона.

— Ух ты, все в порядке, — с облегчением заявил он. — Стоит на месте инвентарный номер, проставлен, как и указано в инструкции. А я ночь не спал!

— Готовитесь к встрече директора?

Он кивнул.

— Строгий? — спросил я.

— Это вы об академике Богомольце спрашиваете? О директоре нашего Института?

— Да.

— Наш академик Богомолец справедливый. Если кто из работников заслужил, так он обязательно тому по справедливости вломит. Как сказал один древний мыслитель: "Жизнь удалась у того, кто лучше всех спрятался!" Когда меня спрашивают о нашем любимом академике, я всегда про этого древнего грека вспоминаю. Вот уж кто понимал, что такое хорошо, а что — плохо.