Владимир Моисеев - Букашко

Богомолец передал мне совершенно секретный документ, заботливо переплетенный в бархатный переплет. Я, не без трепета, открыл его и ознакомился с весьма примечательным текстом, автор которого, вне всякого сомнения, предстал сейчас передо мной, рассчитывая на полное мое понимание и содействие.

Это был удивительный по своему цинизму и наглости план целенаправленного одурачивания всех без исключения высокопоставленных особ Союза ССР, затеянный ради достижения личного благополучия. Впрочем, Богомолец проявил в этом сложном деле железную волю и ясное понимание цели. Не сомневаюсь, что он добьется своего и без моего участия. Пришлось признать, что он стал академиком абсолютно законно, в первую очередь потому, что был внимателен к душевным запросам своих именитых пациентов. Всем и каждому была известна их предрасположенность к беспробудному пьянству, распутству и безделью, но только академик Богомолец решился объявить именно такой образ жизни самым перспективным способом достижения бессмертия.

Я с удивлением посмотрел на своего собеседника.

— Батюшка, а как же еще достичь бессмертия, если не распутством и всякими недозволенными безобразиями? — довольно почмокивая губами, пояснил академик.

— А если я соглашусь на ваше предложение, мне тоже придется распутничать и безобразничать?

— Конечно… Уверяю, это трудно только в первый месяц, а потом вы и самими скучать будете без этих милых штучек. Человек ко всему привыкает, со всем смиряется…

Я с сомнением покачал головой, но продолжил ознакомление с предложенным планом работы. И следующий шаг Богомольца был по-настоящему блестящ. Правильно, кто же поверит в действенность лечения, если оно приятно и желанно? Нужен был контраст, и академик вновь показал себя большим знатоком человеческой психологии. Он решил сделать для кремлевских жителей обязательными ежедневные сеансы уротерапии. Отныне лица, признанные ЦК достойными бессмертия, должны были тщательно собирать собственную мочу, и выпивать ее перед сном.

— Это чтобы не нарушалась внутренняя энергетика тела-души, — пояснил мне академик.

— И я, значит, тоже должен буду попивать мочу? — спросил я, догадываясь, в общем-то, об ответе.

— Не чаще раза в неделю, но при всеобщем обозрении, — подтвердил он. — Только личным примером можно рассчитывать заразить энтузиазмом таких занятых людей.

— Чудесный план, — признал я.

— Предвижу появление в Кремле "черного рынка мочи", — с блаженной улыбкой проговорил Богомолец. — Каждому же захочется глотнуть мочи непосредственного начальника вместо своей, привычной! Большие деньги можно будет сделать буквально на пустом месте. А уж как сфера влияния наша расширится, и словами не передать! Все захотят нашими друзьями стать! И Сталин, и Киров, и прочие… А там, смотришь, и иностранцы начнут приобщаться. Президенты, диктаторы, короли и принцы! Обещаю вам, Григорий Леонтьевич, что нам с вами будет очень весело.

— Мне можно подумать? — спросил я.

— Конечно, — ответил академик Богомолец, оставляя меня одного. По веселым искоркам, промелькнувшим в его глазах, было ясно, что он не сомневался в том, что у меня хватит ума согласиться на его, как он считал, весьма выгодное предложение.

Я его оптимизма разделить не сумел. Особого желания участвовать в попойках и оргиях вместе с обитателями Кремля у меня не обнаружилось. Дальнейшая работа над монографией о повадках диких муравьев выглядела несравнимо привлекательнее. Так что выбор сделать не составило особого труда.

Следователь Герасимов с искренней радостью закрыл последнюю страницу записок Григория Леонтьевича Королькова и с сомнением почесал затылок. По правильному, надо бы его допросить, да где его теперь найдешь. Вот уже почти два месяца никто в Союзе ССР Королькова не видел. Спросить, что ли, куда он делся у академика Богомольца? Или у товарища А.?

— А зачем мне это надо? — задал сам себе сакраментальный вопрос следователь Герасимов и не пожелал на него отвечать.

Так эта история ничем и не закончилась. Точнее, она продолжается и сейчас, только пресловутый Корольков решил в ней больше не участвовать.