Владимир Моисеев - Букашко

*

Букашко покинул мой кабинет окрыленный. Но я решил, что потакать ему не следует.

Я пожаловался товарищу А.:

— Невозможно работать, как здесь развернуться, если не удается применить на практике мои наработки?

— А ты как думал, Григорий, что тебя просто так понизили в должности, без надобности? Ошибаешься. Все продумано. Но если ты боишься, что тебя опять привлекут по известному делу, можешь успокоиться, папка с твоим личным делом перенесена в шкаф «НОС». Ты теперь у нас — не руководящий ответственный специалист, то есть, работник, в результатах труда которого заинтересованно Политбюро, но без права отдавать директивы.

— А Букашко?

— Я послал тебе его в помощь. Александр Иванович будет лично осуществлять шмон.

— Спасибо, — неожиданно вырвалось у меня.

Я положил трубку и на меня напал смехунчик. У меня текли слезы, и свело скулы, но остановиться все равно не мог. И как тут остановиться, если в научный отдел начальником назначили человека, основная обязанность которого — шмонать по рабочим столам сотрудников! Оригинально!

*

Но к чести Александра Ивановича надо отметить, что он старался, как мог. Ему хотелось как можно быстрее завоевать у сотрудников научный авторитет. Не знаю уж, кто ему подсказал идею, но именно по его распоряжению в Институте провели закрытое собрание коллектива, посвященное разоблачению теории относительности Альберта Эйнштейна. Подобные проработки в других научных институтах давно уже стали обычным явлением. Но у Леопольдова все никак руки не доходили.

Я посетил это собрание. Надо сказать, что поначалу Эйнштейна прорабатывали как-то без огонька, по приказу. Впрочем, это и понятно, если бы в зале присутствовал сам создатель теории, ему бы досталось по первое число, а так, за глаза, какой смысл попусту тратить полемический задор?

Докладчик, специальный человек из числа промарксистски настроенных философов, бесцветным голосом перечислял основные грехи "явно буржуазного ученого, главный смысл занятий которого — отвлечь своими заумными идеями массы пролетариата от справедливой борьбы за свои социальные права". Больше всего Эйнштейну досталось за то, что он отрицал наличие в природе мирового эфира, "существование которого, по словам докладчика, прямо следует из философии диалектического материализма".

Стали принимать резолюцию с осуждением и решительной просьбой к Эйнштейну прекратить, наконец, свои провокационные исследования, как вдруг один из сотрудников, молодой еще человек, смущенно спросил что-то об опытах Майкельсона.

— Такие опыты действительно проводились, — чуть заметно сморщившись, ответил философ, — но они не смогли повлиять на позицию прогрессивно настроенных физиков, стоящих на платформе диалектического материализма. Мировой эфир должен существовать и должен обладать свойствами других видов материи. Задача советских ученых — доказать его существование и определить его подлинные механические свойства. Идеалистические принципы, на которых основана теория относительности Эйнштейна, противоречат основным принципам марксизма, и потому ее следует отвергнуть…

— А в чем состоит идеализм Эйнштейна?

— Не хотел говорить, но ваш Эйнштейн согласен с принципом неопределенности Гейзенберга. А это уже приговор!

Молодой человек неосторожно улыбнулся и сказал:

— Предлагаю следующую формулировку нашей резолюции. Это я сам подготовил:

"Вдохновленные вашим выступлением об эфире, мы, в порыве энтузиазма, решили доказать его существование. Старик Альберт с его идеализмом — сущий идиот. Призываем советских ученых возглавить поиски флогистона, теплорода и электрических жидкостей".

Собрание немедленно свернули.

— А куда девался парень, призывавший искать флогистон? — спросил я потом у Букашко.

— Уволен. Вроде бы ему прописали "минус пять".

— "Минус пять"?

— Ага. Запрет на проживание в пяти крупнейших городах Союза ССР. Его выступление посчитали издевательством и тайной поддержкой Эйнштейна. В следующий раз выучит классиков марксизма наизусть. От и до. И чтобы от зубов отлетало. Я и раньше замечал, что этих научных сотрудников все время тянет на отсебятину. Как с этим бороться? Не могу себе представить!

Больше о проблемах научного познания я с Букашко старался не говорить. Честно говоря, я бы и вовсе с ним не разговаривал, но мое формально подчиненное положение не позволяло послать его куда подальше! Приходилось время от времени выслушивать его странные заявления. Иногда у меня от них болела голова. Но в редкие минуты хорошего настроения, а бывали у меня и приступы оптимизма. У меня появлялась идея записать их в отдельную тетрадочку. Я не сомневался, когда наберется их достаточное количество, — готова будет повесть о трудном мышлении нашего современника! Но, к сожалению, руки не дошли.

И все-таки я благодарен Александру Ивановичу, ему удалось разбудить во мне интерес к жизни. Я вернулся, наконец, к написанию своей монографии о повадках диких муравьях. И сразу произошло невероятное — мои проблемы со здоровьем немедленно улетучились, мое кровяное давление нормализовалось, я стал весел и жизнерадостен. Моя жена Лена сразу все поняла и устроила пир на весь мир.

— По какому поводу праздник? — спросил я на всякий случай.

— Мой муж больше не растение!

*

А вот Букашко вступал со мной в разговоры весьма охотно. Его обижало, что я пропускаю его тирады мимо ушей. И вот, чтобы сделать ему приятное, я решил выяснить, чем закончилась его попытка стать профессиональным писателем. Тем более что меня и самого эта история интересовала. Кто только не становился в Союзе ССР писателем. Но как им это удается проделывать, оставалось для меня загадкой.

— Послушайте, Александр Иванович, вы же хотели в писатели податься?

Букашко помрачнел, зашевелил губами, словно с отвращением жевал американскую жвачку или ругался про себя матом, а потом грустно сказал:

— Я может быть и не слишком умный, Григорий Леонтьевич, но и в дураки записываться не собираюсь.

— О чем это вы?

— Приняли меня писатели в свою компанию. На ура приняли. Понравился им мой сценарий. И был я зачислен в делегаты Первого всесоюзного съезда писателей. Кстати, с правом голоса!

— Так это же победа! — меня удивляло, что о своем несомненном успехе Букашко рассказывает с такой неподдельной грустью.

— А вот тебе победа! — неожиданно зло ответил он, показав мне огромную рабоче-крестьянскую дулю. — Вместе с мандатом делегата мне вручили билет-приглашение в круиз по Беломорканалу. Понятно, что каждый должен знать не понаслышке, что его ждет, если он отступит от линии партии. Но мне-то это зачем? Я в такие игры не играю. Итак уже десять лет по краю бритвы хожу. Куда дышать, и то спрашиваю… Нет, нет, пусть я Букашко, но не идиот же. Пришлось отказаться.