К. Медведевич - Ястреб халифа

Вороной Саида поддал задом и острое стальное навершие висевшего у седла щита ударило в саманную стену — полетели осколки и пыль, кругом заверещали, Аль-Аксум вздергивал голову и ржал, приплясывая и грозя встать в свечку, юноша пару раз потянул из стороны в сторону поводья, продергивая между зубами коня мундштук и не давая тому закусить удила.

— Господин, хороший господин, да помилует тебя Всевышний, скажи своему богу, скажи богу с белым лицом про моего мужа, что он не виноват, скажи богу, который сидит в крепости… — вынырнувшая из-под копыт джунгарка уцепилась немытой лапкой за широкую узорчатую ленту поводий, по косоглазому личику текли слезы, одна тряпка обматывала ее лицо, другая, закрепленная соломенным жгутом надо лбом, служила ей заместо покрывала.

К ее груди примотано было что-то маленькое и тоненько плачущее. "Ля-а, ля-а", — Саид знал этот крик с детства. Крик голодного младенца.

— Его зовут Итлар, Итлар, он не виноват, он просто шел с ними к Тарбагатаю, а он не из улуса Галдан-хана, он не ходил к Красному Тальнику той ночью, Небом клянусь, хороший господин, да благословит тебя Справедливый…

Она стонала и хлюпала носом, бормоча на смеси аш-шари и джунгарского, а младенец верещал все громче и настырнее. Саид замахнулся треххвосткой, и она шарахнулась к стене, закрываясь оборванными рукавами, и все скулила:

— Господин, господин хороший, скажи своему богу, богу с белым лицом, пусть Итлара не казнят, он не грабил тот караван, скажи своему богу…

Южан наконец-то вынесло на улочку пошире, с которой в скрипучие покосившиеся ворота ныряли серые, похожие на узлы с тряпьем, тени. Саид воззвал к Всевышнему: день уже перевалил за вторую половину и он молился, чтобы Милостивый позволил ему доставить пленных в крепость без приключений и кровопролития.

…Крохотный огонек в глиняном каганце мигал под сквозняком, тянущем из-под прикрытых ставней. Деревянный засов на них ходил ходуном и равномерно стучал о скобы под порывами ветра — комнаты Белолицего располагались высоко, выше всех в городе, на третьем ярусе Новой башни, и ветры из степи безжалостно хлестали кирпич ее серо-желтых стен.

Мыньци стоял на коленях, прижав лицо к ледяному полу, стараясь унять дрожь во всем теле. Купец не первый раз держал доклад перед лицом Белолицего, но это ничего не меняло: стоило ханьцу вглянуть в холодные глаза сидевшего на возвышении существа и увидеть бесстрастную, равнодушную улыбку, как колени его подкашивались, а спина сама собой перегибалась пополам. Впрочем, Мыньци не был уверен, что Белолицый улыбается: в его родном Ханьсу так смотрели изваяния в горных храмах, посвященных божествам-хранителям провинции. Небесный полководец Чжун поднимал свой меч, грозя духам Полночи, а губы воителя изгибались в странной, нездешней усмешке: с лица глядело то ли презрение — мол, что мне до копошащихся на рисовых полях людишкек, то ли печальное всезнание — жизнь человека подобно взмаху крыла мотылька, сегодня он есть, а завтра нет, и вот уже другой мотылек вьется над цветком. А на следующей день и цветок увянет, и бабочки разлетятся, и горный снег покроет долину, погубив в завязи и сливу, и вишню. Каменные лица изваяний, источенные ветром и капающим из-под крыш дождем, беспристрастно взирали на суету презренного мира, вынося мельтешению людских страстей приговор Вечности.

Закусив длинный ус, Мыньци с опаской приподнял лоб и попытался подглядеть — что же делает Белолицый. От остальной комнаты возвышение отгораживала завеса тонкого белого шелка. В широкую прорезь на ней влетал ветер из хлопающего ставней окна, и ткань отдувало ветром. Тогда купец видел, как на низеньком ханьском лаковом столике мигает огонек в бронзовой лампе-драконе, еще одна лампа неровно горит на высоком кованом поставце, и ее дрыгающийся свет отражается на лаке деревянной стойки с двумя спящими длинными мечами. Этот же неверный свет мерцал на широких золотых браслетах, придерживавших рукава у нечеловечески тонких запястий: одна узкая белая ладонь лежит на свитке, другая рука ведет по бумаге простой кисточкой из вишневого дерева.

Перед ступенями возвышения стояло широкое блюдо, полное воды. Огоньки переливались в его негостеприимной черноте, а гладкая поверхность шла рябью с каждым свистящим порывом ветра. Рядом с блюдом стоял засыпанный желтоватым мелким песком поднос. В густеющем за окнами сумраке перекликались во дворе крепости ашшариты, из-за стены доносились крики и вопли толкущихся на базаре перед воротами людей.

В лицо писавшему Мыньцы заглянуть не решился, и снова уперся лбом в холодные неровные кирпичи пола.

Наконец из-за завесы прошелестело:

— Воистину, тебе нет цены, купец. Ты вошел давно, но тебе хватило терпения держать свой рот закрытым. Когда ибн Сину спросили: "Что человеку труднее всего?", знаешь, что он ответил?

ханец почувствовал, как по его спине ползают муравьи страха, и втянул ладони в длинные шелковые рукава.

— Он ответил — «Молчать». Это глубокая мысль, купец.

Зашуршал высыпаемый на бумагу песок. Потом Мыньци услышал, как Белолицый встряхнул хрустнувший неразмятой бумагой свиток и с шорохом ссыпал присыпавший чернила песок на ковер.

— Гассан?..

Все также исподтишка, не подымая головы, ханец попытался рассмотреть происходящее: мальчишка-раб быстро подполз к столику на коленях и вскрыл медный сосуд с красным воском для печатей. Отделив кусок маленьким ножом, он запалил огарок свечи и, растопив потекшую по лезвию красную каплю, ловко капнул на растянутый между двумя белыми длинными ладонями свиток. А потом так же ловко перехватил пытающуюся свернуться бумагу, пока Белолицый неспешно отстегивал от браслета коралловую печатку.

Наконец, зашуршала сворачиваемая бумага письма, мальчишка бережно принял его, перевязал черными шелковыми кисточками и заложил в длинный чехол красного халифского шелка.

— Иди.

Отползая задом вперед и кланяясь до полу, юный невольник слез с возвышения, припал к ступеньке в последний раз и быстро упятился в двери. Мыньци услышал, как за его спиной забряцал доспех стражников и скрипнули деревянные створки.

— Мой повелитель желает знать, справедлива ли цена, назначаемая за товары торговыми людьми из Нанкина. За мех соболя из долин Согоха они просят вдвое большую цену, чем за мех соболя из урочищ Хумшигира.

Мыньци почувствовал, как по его лбу скатываются капли пота. Он ведь предупреждал их, предупреждал. Но они рассмеялись ему в лицо — мол, откуда ашшаритам знать, да у них к тому же денег куры не клюют.

— Сегодня мои воины привезли в крепость Галдан-хана, наймана из Мау-Ундур. Ты возил товары в его улус и можешь его опознать. Тебя проводят в подземелье и ты скажешь моим дознавателям, действительно ли этот человек — Галдан-хан. Далее. Ты нарисуешь стены и расскажешь об укреплениях Лошани. Больше всего меня интересует, как в город поступает вода.