К. Медведевич - Ястреб халифа

— В масджи-ид! Нужно укрыться в масджи-ид!! — с балкона дома кади надрывался какой-то человек. — Все в масджи-ид! Нечисть туда не пройде-ет!

Через мгновение на балконе полыхнул розово-желтый шелк. Человек зашатался, зажимая ладонями плюющийся кровью длинный разрез у себя под подбородком.

— Не пройдет, — прошептали его холодеющие губы.

Последнее, что он увидел в жизни, было улыбающееся лицо женщины ангельской красоты. Его тело перегнулось через перила балкона и сорвалось вниз, на скользкий от крови булыжник Большой базарной площади Куртубы.

Перед Голубиными воротами масджид кружился дервиш. Для стоявших на высоких ступенях под резной подковой арки входа полы его одежд и рукава раскрывались ярким белоснежным цветком. За танцем, сама, наблюдало всего пять человек, из них трое женщин, — все взрослое население города толпилось на базарной площади, где сегодня казнили вероотступника.

В самой мечети, кроме нищих, трех десятков благочестивых верующих с семьями и учеников местного медресе, усевшихся под арками боковых залов, не было никого. На пятничную проповедь, явиться к которой призывал Зу-н-Нун, не пришел почти никто — даже сам верховный муфтий, которому следовало ее произнести. Все толпились на базарной площади, где сегодня казнили вероотступника.

Третий призыв муаззина, давно отзвучавший в голубом небе утра над Куртубой, никого не призвал к молитве в масджид. Людям хотелось сладкого, а его давали на базарной площади, где сегодня казнили вероотступника.

Когда с западного конца квартала, от Факельной стены и базара, донеслись странные крики, дервиш прекратил кружиться и на мгновение замер. Потом Зу-н-Нун поднялся по ступеням, вошел в масджид и звучно крикнул:

— Верующие Куртубы! Вы можете расходиться по домам — пятничная проповедь произнесена и сказавший ее благословил ваши головы!

Люди, испуганно и недоверчиво переглядываясь, стали подниматься с плит пола и сворачивать молитвенные коврики. Из дверей Прощения за минбаром, которые вели в женский зал масджид, опасливо выглянули две хорошенькие головки в белых прозрачных химарах.

Вахид ибн Муавия, кузнец и староста своего квартала, наконец решился подойти к уважаемому шейху суфиев и поклонился:

— О учитель! Смиреннейше прошу тебя разъяснить твои слова! Как понимать, что пятничная проповедь уже произнесена? На минбар никто не всходил, и оттуда не донеслось ни единого слова!

— Ты говоришь истинную правду, о Вахид, — ответил дервиш. — Вы ничего не слышали, однако проповедь была сказана. Сегодня ее произнес ангел тишины.

Люди ахнули и осели на пол в земных поклонах.

— Расходитесь по домам, правоверные, — жестким страшным голосом сказал Зу-н-Нун. — Ибо ангел тишины, благословив праведных, отлетел. На смену ему летит другой ангел — и в руке у него окровавленный меч возмездия.

Через несколько мгновений масджид, лестница и площадь перед воротами опустели.

Крики, несущиеся от Факельной стены и дворца, становились все громче. Вскоре на площадь перед Голубиными воротами вбежали первые перепуганные беглецы с базара. На мгновение замерев перед величественной аркой входа, они осмотрели безлюдную площадь — и побежали прямиком внутрь масджид.

…- Они ведь не могут, не могут сюда пройти, правда, папа?..

Мальчишка стучал зубами, прижимаясь к отцовскому боку. Его звали Дуад, и ему было всего лишь семь полных лет. Когда нечисть ворвалась во дворец, он сидел рядом с отцом, а не на женской половине. Двое гвардейцев вбежали в Оружейный дворик и закричали, что на тех, кто сидел на площади, напали демоны. За их спинами тут же раздались истошные, исходящие смертным ужасом вопли, завершившиеся нечеловеческим визгом и хрипами, — и Дуад понял, что демоны уже во дворце. Отец подхватил его за руку, и они помчались в харим, за мамой и сестрами, а потом рабы вывели их через потайную садовую калитку и переулками довели до масджид. Однако перед тем, как выбежать из Оружейного двора, Дуад оглянулся. Он увидел, как распахнулись занавеси входа во внутренние комнаты, и на солнце бесшумно, невесомо выпорхнуло существо невероятной красоты. Длинные темные волосы развевались у него над плечами, полы черной прозрачной накидки колыхались за спиной, как крылья бабочки. В руке существо держало длинный, прямой, блестящий красными каплями меч. Тут Дуад отвернулся и больше не оглядывался, потому что знал, что услышит за своей спиной: вопли смертного ужаса и хрипы умирающих в муках людей.

Отец ободряюще похлопал Дуада по спине — мол, не бойся, все будет хорошо. Они сидели не своих обычных местах рядом с михрабом, прямо перед максура, [12] Максура — место, на котором обычно стоит халиф - тем, кто вбегал в масджид, спасаясь от мечей летучих тварей, было не до приличий и почетных званий. Сейчас Фадль ибн Аббас ибн Умейя, отец Дуада, сидел за колонной бокового зала, пристроенного во времена халифа Мухаммада, в котором обычно проходили занятия богословской школы. Рядом сидели и утирали потные лбы трое невольников, младший брат отца, Даула ибн Аббас, двое его сыновей, Бахр и Зайят, и их рабы. Мама, сестрички, а также жены и рабыни дяди Даулы дрожали от страха в женском зале масджид.

Дуад поднял голову и уставился на золоченые резные балки потолка, которые ему так нравилось всегда разглядывать. К ним сейчас поднимались стоны, поскуливания, плач и молитвы сотен людей — масджид была полна народу.

Под знаменитыми своей ангельской резьбой двойными арками максуры совещались улемы — их шепот и возгласы разносились далеко по залам.

Дуад посмотрел в сторону высокого минбара. За ним круглилась арка, резьбу которой составляли изречения Али. Окованная бронзовыми гвоздями деревянная дверь под ней была наглухо захлопнута. Из высокого квадратного окна над аркой, из-за розеток и переплетения линий каменной решетки-шебеке доносились шепот, попискивания и плач — за закрытой дверью сидели женщины. Как там мама и Ульвия с Наргиз?

Вдруг от всех трех ворот масджид донесся грохот. Люди ахнули и развернулись в сторону трех темных прямоугольников запертых изнутри дверей.

Грохот повторился. Засовы оделись синим колдовским пламенем и лопнули, разлетевшись на мелкие части. Сидевшие у дверей люди заверещали от страха и боли — кого-то посекло осколками.

Все три двери в масджид с глухим стуком распахнулись настежь.

В каждом залитом солнечным светом проеме нарисовалось по высокой стройной фигуре с прямым мечом в руке.

Устад Абдаллах ибн Ганим, улем Пятничной масджид, бесстрашно развернулся к дверям и крикнул:

— Прочь отсюда, неверные твари, отродья шайтана, помесь гула и шакала! Над этими воротами — печать благословенного Али! Прочь отсюда! Вам не пройти в дом Всевышнего!