К. Медведевич - Ястреб халифа

Они долго очищали надгробие от вековых пластов грязи и сора. Наконец, серый прямоугольник тяжелой каменной плиты полностью вышел наружу. Триста лет назад на нем выбили круг, а в кругу — пентакль Дауда. Сигила смотрела на пришедших поклониться могиле Амайа-хима как недремлющий страшный глаз.

Зу-н-Нун молитвенно сложил руки перед грудью и сказал:

— Сахль аль-Аттаби, да будет ему Судьей Всевышний, попросил благословить эту печать Рабийу из Газны. Ей сказали, что внук Али желает обезопасить гробницу от гул и кутрубов. Потом, узнав, что ее обманули, святая предприняла три паломничества в долину Муарраф в пустыне Али. Но даже перед смертью она молилась Всевышнему о прощении. Орден Халветийа хранит завещание Рабийа аль-Газни: раз уж мне пришлось послужить неправедному делу, сказала святая перед смертью, пусть мои последователи молятся за упокой души девы Сумерек. Если она ушла к своим предкам, молитвы ашшаритов послужат ей утешением. Если она предпочла остаться под печатью Дауда и ждать часа мести, молитвы суфиев помогут избавить край от страшного бедствия. Сигила должна оставаться нетронутой — иначе гнев покойной вырвется из-под надгробия подобно урагану и сметет праведных и виноватых. Мстительные духи мертвых не ищут виновных — они убивают всех, кого встретят на своем пути.

— Сигила должна оставаться нетронутой, — прошелестел в ответ голос Тамийа-хима. — О сестра, я молю тебя: если ты еще здесь — оставь свои замыслы и перейди на Ту Сторону. О сестра, молю тебя — перейди в Чертоги Мертвых и упокойся среди теней предков! О сестра, я буду молить богиню Ве Фуи о покрове для тебя, и я буду молить милосердную Ве Ниэн, чтобы она сжалилась на тобой — а ты бы сжалилась над нами, о Амайа-хима, сестра моя по матери и по отцу!

И все, стоявшие перед серым холодным камнем с печатью-глазом посередине, опустились на колени и вознесли молитвы — каждый тому богу, которому поклонялся в своем сердце.

А затем старый шейх суфиев сказал:

— Отныне в этой долине образуется обитель ордена Халветийа. Я и пять моих товарищей станем первыми дервишами этой ханаки — и да помилует нас Всевышний. Он милостивый, прощающий…

Но Тарик и Тамийа-хима лишь переглянулись.

Сигила Дауда продолжала смотреть с камня — недреманным, страшным, мертвым глазом.

А если бы кто-то потрудился выглянуть из пещеры наружу, то увидел странное зрелище: в долину Лива ар-Рамля, медленно кружась в воздухе, падали белые перья — одно за другим, медленно, как во сне. Полночный ветерок подхватывал их и разносил по камням, ветвям уцелевших деревьев и темнеющим входам в пещеры.

Последние дни — да что там, все десять дней с момента вступления в Куртубу — были ознаменованы для Аммара крайне неприятными хлопотами.

Шайтановы отродья во главе с Тариком истребили многих Умейядов — но не всех. А самое главное, они не тронули харимы мятежников — а нужно сказать, что до злосчастного дня налета в аль-касре Куртубы вели спокойную жизнь женщины и дети как покойного Омара ибн Имрана, так и его старшего сына, Абд-аль-Вахида ибн Омара ибн Умейя, — нынче также покойного стараниями княгини Тамийа-хима.

Еще нужно сказать, что аураннская шайка хоть и отвела душу в масджид, рубя направо и налево, многие находившиеся там дети, как потом выяснилось, выжили. Кого-то самийа вытолкали из дома молитвы на площадь, кого-то напнули к матерям и сестрам в женском зале. Женщин с детьми потом тоже выгнали из масджид, и некоторых с радостными криками и слезами облегчения встретили на площади родственники, отчаявшиеся уже увидеть их живыми. Но таких было немного — и целая толпа потерянных осиротевших людей оказалась на пустынных улицах Куртубы: жители города сидели по домам, задвинув все засовы и наглухо захлопнув ставни. Рассказывали, что несчастные сироты и одиночки так и затерялись в темнеющих вечерних переулках — говорили, что их переловили торговцы из Басры и больше их в городе никто не видел.

Аммар с некоторым странным облегчением узнал, что женщины и дети из харима старого Омара ибн Имрана сумели бежать из города — судя по всему, им удалось избежать засад вооруженных людей из Басры, и через неделю осведомители ибн Хальдуна донесли, что все четыре жены, пятеро наложниц, шесть дочерей, восемнадцать рабынь и четверо малолетних сыновей ибн Имрана объявились в Исбилье. Аммару хотелось, правда, поглядеть на Айшу бинт аль-Ханса Куррату-л-айн: про эту дочку Омара ходило много слухов. Говорили, что девочку нарекли при рождении Амат Аллах: ее мать, четвертая законная супруга главы Умейядов, родила, когда ей уж было давно за сорок. Старый Омар входил к ней лишь ради исполнения долга, но поди ж ты — аль-Ханса понесла, и на склоне лет родила девочку волшебной красоты. Рассказывали также, что в дочери Куррату-л-айн вновь явилась в мир кровь волшебной жены Сахля аль-Аттаби, кровь аль-самийа: подрастая, Айша все хорошела и хорошела. Еще знающие люди говорили: вот уж где за фарсанг видать сумеречную породу — Айша уродилась умной, и с каждым годом становилась все смышленее и острее на язык. Ведьмина кровь, шептались те, кому не была дорога жизнь. Ибо Старший Умейя любил дочку без памяти, называл своей Шаджару-д-Дурр, Жемчужинкой. Люди лишь пожимали плечами: не зря сказано в книгах наставлений — "дочери хорошо бы не иметь, а если уж она есть, то лучше ей быть замужем либо в могиле". Но старый Омар велел обучить Айшу не только правилам шарийа и намазу, но и — неслыханное дело! — чтению и письму, наставлял ее во владении оружием, разрешал надевать мужскую одежду и брал с собой на охоту. А самое главное, не спешил выдавать замуж! Айше уже исполнилось семнадцать, а к ней пока так никто и не посватался — впрочем, шептались люди, кому нужна красивая до беспамятства, но строптивая и умная жена?

Так что Аммара разбирало любопытство, но он решил, что всему свое время. Если девчонка не погибнет при штурме Исбильи, он еще сможет поговорить с ней из-за занавески и узнать, действительно ли она досконально разбирается в богословских тонкостях и даже в мудреных книгах философов Ханатты.

Мысли об Айше были приятными — чего нельзя было сказать о других заботах.

Так или иначе, но после всех бедствий и жестоких избиений, в аль-касре и в домах горожан укрывались еще сотни две умейядских женщин — и множество детей. Обоего пола. Ибн Хальдуну донесли, что около двух десятков мальчиков из мятежного рода — в возрасте от трех до двенадцати лет — выжили. Тех, кто был постарше, — и не успел сбежать из Куртубы, — на третий день после въезда халифа в город казнили на базарной площади вместе с отцами. В толпе вокруг помоста ахали и проливали слезы, но тут уж ничего нельзя было поделать: отцы ели гранат, а у детей на зубах оскомина.