К. Медведевич - Ястреб халифа

… - Наш жених — красивейший из юношей города,

О наш жених, он красивее всех!..

Хлопая в ладоши и звеня браслетами, женщины разливались в веселой песне-заффех. На террасах садов Йан-нат-ан-арифа звенели высокие, заливистые загрит умеяйдских красавиц — вибрирующие крики радости неслись от павильона к павильону, от пруда к пруду.

— Наш жених — он Антар Абс своего племени,

О юный храбрец, воистину он подобен ему!

О солнце, знай, сегодня земля встречает нашего жениха!

Он подобен утру, он испросил руки девушки и был храбр и отважен!

Утреннее солнце мягко золотило зелень, под кипарисами нижней террасы Сада молодости еще даже не высохла роса. Там настелили толстые ворсистые хорасанские ковры для женщин и карбахские ковры — попроще — для слепых музыкантов, которые уже настраивали свои инструменты. Говорили, что халиф выписал самого Мусу ибн Хамида, знаменитого слепого мугамчи из Шеки. Аммар ибн Амир не скупился и делал все, лишь бы порадовать свою белокожую красавицу-невесту: он перекупил все свадебные оркестры Мадинат-аль-Заура, и теперь слепцы изо дня в день звенели струнами своих лаудов и цитр в Йан-нат-ан-Арифе.

Повелителю верующих воистину нетерпелось, перешептывались в переходах Баб-аз-Захаба, золотого дворца халифов. Слыханное ли дело, всего четыре дня как провели церемонию обручения и обменялись кольцами, а Аммар ибн Амир уже отдал приказ готовить никях — свадебное торжество.

Над сочной зеленой травой снова зазвенели веселые загрит женщин.

Приложив руку козырьком ко лбу, юная Утба закричала:

— Ой, ой, идут, да как много!

И все повскакивали, звеня ручными и ножными браслетами, сбрасывая сафьяновые и кожаные туфли, показывая друг другу ладони, бегая между большими медными кувшинами с крышками на защелках — в них предстояло сложить все драгоценности с запястий и щиколоток, пока рисовальщицы будут расписывать руки и ноги хенной.

По верху низкой широкой стены, соединявшей сады Йан-нат-ан-Арифа и дворец, шла пестрая толпа женщин и смотрителей харима — убирать невесту и ее подружек направлялись расчесывательницы волос, подстригальщицы ногтей, продавщицы ароматов — и, конечно, рисовальщицы узоров-мехди.

За спиной Айши весело рассмеялась Шурейра — девочка красовалась в ярко-алом расшитом платье и такой же красной с золотом шапочке-шашийе. Ее мать, Таруб, выбрала остаться с мужем: после похищения торговцы вывезли их на север, и она досталась управителю-амилю Фаленсийи. Это был пожилой, но очень добрый человек, и он сразу к ней привязался и взял в законные жены: его первая супруга давно болела и не могла больше рожать детей, а все четверо малышей умерли один за другим, не пережив младенческого возраста. Сабит ибн Вардун не только безропотно передал Шурейру явившимся в его дом людям из тайной стражи, но и разрешил любимой супруге отправиться на свадьбу. Но Таруб отказалась ехать — она уже была на втором месяце и ее тошнило от любого запаха. Зато Шурейра веселилась, как птичка: халиф пообещал ее просватать за одного из военачальников, и девушка уже щебетала с невольницами, расспрашивая про каждого — женат ли, да каков нравом, да красив ли и обходителен.

Остальные женщины из харима старого Омара тоже разлетелись, как птички из открытой клетки в праздник Навруз: одни лишь Иман с матерью оставалась пока в Малаке, и то лишь потому, что бедная девочка лежала при смерти.

Так что сейчас рядом с Айшой сидели лишь мать и Фатима — а дочка Фатимы, юная Асет, веселилась вместе со всеми, вытаскивая из ларцов и прикладывая к себе драгоценности, поднесенные Айше в подарок женщинами здешнего харима. Старшая госпожа, Утайба умм-Амир, матушка покойного отца халифа, приняла ее в своих комнатах и потрепала по щеке морщинистой рукой в коричневых пятнышках:

— Какая ты красивая, дочка, какую радость ты мне доставила — теперь у моего непутевого внука будет красавица-жена, смотри, роди нам кучу мальчишек, я уж заждалась правнуков.

И подарила ей крученое золотое ожерелье ханьской работы с подвесками в виде огненных птиц и драконов.

— Ой, ой, смотри, сестричка, какая красота!

Асет с подружками — теперь к ним на ковер присела и Шурейра, ярким пятном выделяясь даже в пестрой стайке девушек, — в шесть рук вынимали из таримы ослепительную, сверкающую золотой вышивкой-гладью ткань. Платье знаменитого шекинского шелка, темно-синее с зелено-коричневыми узорами, переливалось на солнце шитьем: девушки захлопали в ладоши от восторга и принялись просовывать невесомую тонкую ткань сквозь золотое колечко — и что вы думаете, рассыпающийся складками шелковый ворох покорно прошел испытание: с торжествующими пронзительными загрит девушки вытащили платье с другой стороны кольца.

И тут со стороны розария зазвенели струны старинной лютни-уда, и голос старого мугамчи вывел:

— О прекраснейшая из девушек, выйди ко мне походкой газели, покачивая бедрами, о выйди ко мне!

Когда опытный певец пел мугам, казалось, что много голосов звучат в странной, расходящейся, словно тысяча тропок сада, гармонии. Муса ибн Хамид был бесподобен — и девушки мечтательно смежали веки, проводя пальцами по приоткрытым губам, по созревшим грудям, откидывая головы с тяжелыми косами — о выйди ко мне, покачивая бедрами, о любимая!

— Госпожа, позвольте, я сниму с вас браслеты, — Утба стояла перед ней на коленях и улыбалась.

Айша молча кивнула. Утба вскинула быстрый-быстрый взгляд и зыркнула на кого-то за ее спиной.

Айша знала — там переглядывались и пожимали плечами. Царевна-несмеяна, статуй мраморный, рыбина холодная, нечувствительная, — харим Аммара ее, понятное дело, ненавидел. Умейядская выползня, дочь и сестра казненных предателей, самое место тебе на дне Тиджра, не хенну тебе к щиколоткам, а тяжелый камень, стой на дне, качай рукавами, распускай волосы к водорослям по течению. И смотрите, как сидит, — букой, хоть бы посмотрела на кого, так нет же, ни улыбки ни веселого взгляда за все десять дней, как ее сюда привезли, сучку гадкую, неблагодарную, мордой мрачную.

Заметив косые взгляды и перешептывания, аль-Ханса наклонилась к ее плечу:

— Что с тобой, доченька? Хоть бы ты улыбнулась, право дело, люди же смотрят… А ну как скажут повелителю, что ты не рада?..

— Да, матушка, — покорно ответила Айша.

И улыбнулась невольнице, осторожно расстегивавшей на ее правом запястье легкий прорезной браслет.

— Возьми себе, Утба, у меня праздник, так пусть и у тебя будет праздник, — и Айша протянула руку и потрепала девушку по щеке.

Та залилась краской и благодарно упала лицом в выползающие друг из-под друга слои мягкого шелка парадного платья Айши:

— Ой спасибо, ой спасибо, госпожа, да благословит вас Всевышний, да пошлет вам счастливую ночь!