К. Медведевич - Ястреб халифа

Нерегиль молча, не шевелясь, смотрел на него.

— Ах вот оно что, — нахмурился ибн Хальдун.

Помолчав, вазир мрачно покачал головой:

— За такое ты легко не отделаешься. Ослушника подвергают суровой каре. Я не хочу расставлять людей в толпе, которая сбежится к мосту через Тиджр, чтобы посмотреть, как тебя подвешивают на срединной перекладине.

Тарик лишь пожал плечами.

— Ты не знаешь, на что идешь, — тихо проговорил ибн Хальдун. — Тебя не казнят — если ты на это надеешься. Убить тебя не позволяет Договор — ты же подарен нам ангелами. Но тебе от этого, самийа, будет только хуже — поверь мне.

Нерегиль молча отвернулся.

— Я хочу оказать тебе услугу, — вазир легонько наклонился вперед и заговорил очень, очень тихо. — Возьми и-Джама живым. А по дороге… он умрет.

— Ты ничего не знаешь об и-Джаме, — спокойно отозвался Тарик, продолжая глядеть в ночное небо окна.

— Чего же, интересно? — вазир начинал злиться — в конце концов, если сумеречнику не терпелось попасть в застенок Веселой башни, а потом на перекладину моста — что ж, воля его, а его, Исхака, терпение, уже начинало истощаться. — Он травит своих учеников гашишем, и они выполняют любой его приказ, — это что, тайна?

— Для того, чтобы заставить любого из вас — в том числе и тебя, Исхак, — выполнить любой свой приказ, и-Джам не нуждается в гашише, — бесстрастно ответил сумеречник.

Тут ибн Хальдун расхохотался:

— Ты что же, веришь этим простонародным россказням о тасарруф? [30] Тасарруф — слово из суфийского лексикона, обозначающее ментальный захват шейхом разума ученика.

— А ты нет? Айша тоже не верила в призраков Красного замка, — усмехнулся нерегиль.

Вазир досадливо поморщился: называть женщину эмира верующих по имени считалось вопиющим нарушением этикета. И жестко ответил:

— Я знаю многих из орденов Халветийа и Хеддава, достойных шейхов, десятилетиями живующих в аскезе и строгости, в посте и молитве, — и ни один из них не подтвердил мне, что тасарруф и таваджжух, [31] Таваджжух — слово из суфийского лексикона, обозначающее мысленное сосредоточение ученика на шейхе, позволяющее тому руководить его действиями и "открывать двери сердца ученика", т. е. подчинять его разум и волю. химмат [32] Химмат — слово из суфийского лексикона, обозначающее материлизацию потенциальных возможностей, в том числе предметов; одно из главных чудес, демонстрирующее силу шейха. и передача барака [33] Барака — «благословение», слово из суфийского лексикона, обозначающее силу шейха, которую тот в ходе особого ритуала передает своему преемнику-халифа совершаются суфиями. Более того, они говорят, что даже упоминание таких вещей ведет к язычеству и оскверняет молитву.

— У тебя на редкость приличные знакомые, Исхак, — недобро улыбнулся Тарик. — И они сказали тебе сущую правду. Но запомни, человек: все, что ты перечислил, делается дервишами ордена Джамийа и их шейхом. Только называется все это иначе, и гораздо короче.

— И как же? — мрачно поинтересовался вазир.

— Черная магия, — отрезал Тарик. — Он одержимый, этот ваш Ахмад и-Джам. И я не смогу его захватить живым. И даже если смогу, твои люди не смогут его убить, Исхак. Потому что шейха Джамийитов уже нельзя убить простым оружием.

Старый вазир надолго замолчал.

В комнате слышались лишь потрескивание светильника в нише, да шорохи из-за занавески, за которую забились женщины. Сабит с сыновьями давно пали на свои лица и не шевелились, ожидая, когда господин вызовет своих людей, и те свяжут всех одной веревкой и поведут к Тиджру.

— Что скажешь, о ибн Ахмад? — наконец тихо спросил он кого-то, кто сидел у стены за спинами слуг.

Командующий Правой гвардией поднял голову и отвел от лица широкий край чалмы:

— Я полагаю, что сейид знает, что говорит. Если сейид говорит, что здесь замешаны чернокнижники, значит, так оно и есть. По правде говоря, я и сам подозревал нечто подобное. Обычному человеку было не под силу одолеть моего почтенного дядю.

Нерегиль широко раскрыл изумленные глаза, и Исхак ибн Хальдун почувствовал себя польщенным. Хасан ибн Ахмад тоже заметил удивление Тарика и пояснил:

— Почтеннейший Саубан ибн Ибрахим по прозвищу Зу-н-Нун приходится мне дядей по матери. Теперь, когда джамийиты нанесли оскорбление нашей семье и убили старшего дядю, трех двоюродных братьев и всех шестерых племянников, наш род будет мстить. Ты окажешь мне честь, сейид, если примешь меня и двух моих сыновей в свой отряд. Я приведу тебе пятьдесят копий, и — клянусь Убивающим! — мы будем свирепы в битве и верны тебе.

— Все, кто пойдет за мной завтра утром, рискует головой, — сказал Тарик. — Ты готов пойти на смерть ради мести, о Хасан?

— Все, кто пойдет за тобой завтра утром, рискуют больше, чем головой, — ответил командующий Правой гвардией. — Вот почему мы уже переправили свои семьи в земли Бану Марнадиш, подальше от столицы. Жить нам или умереть — на все воля Всевышнего. Все мы пыль на Его пальцах, о Тарик. Но пыль бывает разная — бывает из камня, а бывает из дерьма.

— Хорошо сказано, — наклонил голову нерегиль.

— Я буду молить Всевышнего о вашей победе и, если повелитель верующих прикажет вам есть хлеб мертвых, о быстрой смерти, — вздохнул ибн Хальдун. — Я говорил с тем мальчиком-ханеттой, Саидом. Он возьмет свою сотню — они молоды и горячи, и каждый из них желал бы умереть, как шахид. А уж какая смерть им достанется — на все воля Всевышнего. Он милостивый, прощающий…

Все сидевшие в комнате ашшариты провели ладонями по лицу и склонили головы.

— Сабит, — старый вазир повернулся к своему слуге. — Ты многое услышал этим вечером, и многое из того, что ты слышал, тебе не следовало слышать никогда.

Из-за занавески донеслись сдавленные рыдания и всхлипывания. Ибн Хальдун холодно усмехнулся и сказал:

— Однако я помилую тебя и твою семью. Двое твоих мальчиков отправятся с Тариком. И старшая дочка тоже — она будет сопровождать каида ханаттани. В походе воинам нужны слуги и утешение. Я дам им мулов и новую одежду. И они будут служить сейиду верно и на совесть.

— Милосердием ты воистину подобен праведному царю Дауду, о господин, — всхлипнул Сабит, и все семейство разразилось счастливыми слезами радости и благодарности.

Каждый раз, просыпаясь, Айша видела лишь качающуюся тень бахромы пальмовых листьев на занавеси входа. Она прислушивалась к спокойному дыханию Аммара — он спал совсем как ее младшие братья после тяжелого дня — запрокинув голову и чуть похрапывая. Ночи в Ас-Сурайя походили на ночи дворца Куртубы — тихие, мирные, лишь изредка слышался сладкий женский вскрик, и ему вторил веселый смех юных голосов. Где-то далеко-далеко, за внутренней стеной, в садах слуг-худжри, перекликались бостанджи.