Юлия Иванова - Дремучие двери. Том I

— Спасибо, Яна, твоё свидетельство нам очень помогло, — услыхала она над собой ангельский голосок АХа. — Вставай, негоже девушке валяться на полу. Детство кончилось, комсомолка Синегина.

— Какое ещё свидетельство?

— В защиту Иосифа. Сталинское детство Иоанны в защиту Иосифа. Девочки, которая, вопреки атеистической пропаганде, покрестилась в сознательном возрасте, молилась перед сном о здоровье мамы, отца, если он жив и где-нибудь в Австралии, Люськи и товарища Сталина.

Которая благодарила Бога, что завтра в клубе покажут «Золушку», что мама дала на мороженое, хоть Яна и не помыла посуду, за то, что жизнь прекрасна, вот только потерялась куда-то библиотечная книга и она, Яна Синегина, когда-либо должна умереть.

И просила Бога не оставлять её навсегда одну в ужасной тёмной яме, а взять к себе, как бабку Ксеню. И желала Богу, чтоб он всегда был добрым. И чтоб все были счастливы, в том числе и Сам Бог.

— Ты подтверждаешь свои показания, свидетельница?

— Да. А тётя Клава где?

— Да не бойся ты, она на вязальный кружок ушла.

— У меня вопрос к защите, — прошипел АГ, — Вступая в пионеры и комсомол — разве она не отрекалась от Бога?

— «Жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей социалистической Родины», — вот текст. Ни здесь, ни в комсомоле никакого богоотступничества или атеизма не требовали. Может, Иоанне просто повезло, не знаю, — сказал AX. — Любить и беречь Родину, бороться против «лежащего во зле мира», за построение светлого коммунистического будущего, о котором она молилась: «Да будет воля Твоя на земле, как на Небе»…

Не задирать нос, помогать товарищам, больным и слабым, слушаться родителей и старших, не гоняться за красивыми лишними вещами, как какие-нибудь мещане, не лгать, не брать чужого. Трудиться, потому что, по словам апостола Павла, «кто не работает, тот не ест». И вообще «все за одного, один за всех», «сам погибай, а товарища выручай», «хлеба горбушку, и ту пополам»…

То есть «душу положить за други своя»… По-товарищески, целомудренно относиться к мальчикам, ожидая своего единственного, Небом данного принца, быть скромным в быту… «Умри, но не давай поцелуя без любви»…

— Какое ханжество! — поморщился АГ.

— Это уже к Евангелию претензии. Там ещё строже: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было ввержено в геенну». /Мф.5, 29/

— Прошу музыку!

Неизвестно откуда взявшийся в вечности школьный баянист безногий Серёжа заиграл и запел под собственный аккомпанемент:

Близится эра светлых годов, клич пионеров: «Всегда будь готов!» Кто в дружбу верит горячо, кто рядом чувствует плечо, тот никогда не упадёт, в любой беде не пропадёт!

А если и споткнётся вдруг, то встать ему поможет друг.

Всегда ему надёжный друг в беде протянет руку!

АХ подпевал ему ангельским голоском, вспоминая всё новые и новые песни, а Иоанна подтвердила, что да, были они, их песни, как правило, целомудренными, светлыми, пронизанными христианским мироощущением добра, защищённости, грядущего Светлого Будущего, в котором, как она верила, ей предстояло жить и отдать «Всю жизнь и все силы борьбе за освобождение человечества».

АХ тут же не замедлил привести слова апостола Павла:

«К свободе призваны вы, братия, только смотрите, чтобы свобода ваша не стала способом к угождению плоти». /Гал. 5, 13/

Иоанна подтвердила, что да, идеология боролась с рабством у плоти и страстей, против психологии буржуинов и плохишей, продававших «Великую Тайну» за «банку варенья и корзину печенья». И что как Истина обличала фарисеев, так и коммунистическая идеология, часто в её лице, журналистки Иоанны Синегиной, обличала новоявленных фарисеев и перерожденцев, бичуя и призывая «не казаться, а быть»…

— И это вы про тирана, убийцу, величайшего злодея всех времён и народов! — зашипел АГ.

— Успокойся, Негатив, у тебя свои свидетели — репрессированные, бывшие «враги народа», гулаговцы. Их дети, которые потом отомстят, разрушив ненавистную Антивампирию… Я не мешал, когда они свидетельствовали:

Ельцин — репрессированы отец и дядя в 38-м, Горбачев — два деда, Волкогонов — отец, Марк Захаров — дед сражался в армии Колчака, умер в Австралии, Солженицын — отец — офицер царской армии, отец Майи Плисецкой расстрелян в 37-м, отец Галины Вишневской арестован по 58-й, отец украинского Чорновила был эсэсовцем, отец Ландсбергиса — министр при оккупантах-нацистах. Я молчал, когда они свидетельствовали… Кстати, в Библии дети в ответе за вину отцов до нескольких поколений. А эти при советской власти все «випами» стали.

— Кем-кем?

— Вери импортант персонами, вот кем. Темнота!

— Ладно-ладно, сам говорил — береги нервы до Суда… Ещё вопрос: разве Иосиф не требовал, чтобы ему поклонялись, как Богу?

— Расхожий охмурёж! Приведём хотя бы свидетельство Светланы Аллилуевой:

«Отец вообще не выносил вида толпы, рукоплескающей ему и орущей «ура» — у него лицо перекашивалось от раздражения».

— Ну, так то дочка… Родственники, они всегда…

— Кстати, на Суде и до Суда, в молитвах по усопшим любое свидетельство любви бесценно…

— Я спрашиваю свидетельницу Иоанну… Все эти оды, славословия вождю… Этот культ разве не насаждал. Иоанна ответит, что это была бы нелепость — генеральному секретарю атеистической партии провозглашать себя богом, и никогда ничего подобного вождь, само собой, не требовал. Он был пастырем, вождём, взявшим на себя миссию сохранить в рамке заповедей стадо в отсутствии Господина, получив от Него приказ «сберечь овец». Использовал он для этого любые средства, включая собственный культ, но как «великого вождя», а отнюдь не Бога.

Для них, детей, Господь Бог был неким сказочным персонажем в сказочном Своём Царствии, в котором можно было верить или нет. Сталин был хозяином на земле. Бог — на Небе. Господь был Богом, Сталин — вождём, пастырем всего многонационального советского народа.

Вождь, как правило, не требовал Богово, не вмешивался во внутрицерковные дела, разве что восстановил патриаршество на Руси /акт укрепления православной церкви/. Единственным требованием вождя к священству было — лояльность к советской власти. Когда Сталин в начале войны почувствовал поддержку со стороны церкви, он стал ей оказывать прямое покровительство, но никогда не вмешивался в церковные догматы, как вмешивался в «вопросы языкознания» или в искусство.

И Господь, и вождь требовали, чтобы верующая пионерка, и комсомолка Яна соблюдала заповеди. Чтобы, по возможности, не было разлада между этими заповедями и ее совестью.

Разлад начался потом, после смерти вождя, после «оттепели», московского международного фестиваля молодёжи, в эпоху Хрущёва и его гонений на церковь, пообещавшего, что «скоро надобность в священниках начисто отпадёт». Когда необходимость жёсткого руководства огромной страной в условиях враждебного окружения стали именовать «тоталитаризмом за колючей проволокой», целомудрие — старомодностью и ханжеством, нестяжание — совковостью и нищенской психологией, соборность и коллективизм — стадностью, а любовь к Родине — квасным патриотизмом.