Владимир Булат - Лишь бы не было войны!

— Вы мерзавец, Кампенгаузен, — отозвался после некоторого раздумья офицер. — Я

понял это в тот самый момент, когда увидел вашу наглую физиономию за партой в

Шенвальде. Вы думаете, что вашей баронской крови все позволено! Что ж, на сей

раз ваша взяла… но я отомщу вам, я вам жестоко отомщу! Вы у меня будете живым

хронометром на всех моих лекциях до самого Дня Рождения Гитлера! Не забывайте,

что я подписываю вашу характеристику! Убирайтесь отсюда!

— Слушаюсь, господин оберштурмбанфюрер!

— Хальт! А что это ваш кузен в парадной форме нашей Академии, но я что-то не

припомню его физиономии? Вы с какого курса, милейший?

— Он… — Харальд на минуту замялся, — господин оберштурмбанфюрер, он из

России…

— Фольксдойче? — офицер растерялся не менее Харальда.

— Так точно, господин оберштурмбанфюрер!

— Помните, молодой человек, — это офицер сказал уже мне, — что всякий немец,

живущий в России, является знаменосцем национал-социалистической революции на

Востоке, живым свидетельством всепобеждающей силы Тевтонской Идеи и Германского

Гения!.. Не знал я, Кампенгаузен, что у вас родственники за пределами Рейха.

— Господин оберштурмбанфюрер, вы можете прочесть это в моем деле, где я еще

полтора года назад указал, что мой дядя женат на русской.

— Убирайтесь к чертям, Кампенгаузен, не злите меня!

— Слушаюсь, господин оберштурмбанфюрер!

Мы уже въехали на машине в черту оживленного движения и городской жизни, оставив

позади полусельские предместья Гросс-Берлина, когда Харальд заговорил о

происшедшем:

— Старый служака, неудачник, ему всегда достается от начальства. Это, как ты

догадался, наш преподаватель Национал-социалистического мировоззрения…

буквоед. Соль моих реплик в том, что я цитировал его же лекции, особенно по

поводу масонов и гильотины: это его любимая тема. На каждом занятии он

рассказывает одну и ту же историю, давно ставшую легендарной, как один

асоциальный тип предпочел бегству на загнивающий Запад явку с повинной в гестапо

и на эшафоте, самоотверженно укладываясь под нож гильотины, заявил, что лучше

секунду жить в арийской стране, чем всю жизнь прозябать на загнивающем Западе. У

нас даже шутили, что если на экзамене пересказать ему эту захватывающую историю,

то полдела будет сделано.

— А что такое живой хронометр?

— Как у вас в школах наказывают учеников?

— Больше орут, и вообще в основном моральное воздействие: в сельских школах лет

пятнадцать назад был обычай выставлять провинившихся на общее осмеяние на

линейке младших классов.

— Э, вы еще не знаете настоящих наказаний! Правду, значит, говорил наш

преподаватель расовой психологии: славяне рыхлы и женственны, они — природные

диалектики, склонные скорее к болтовне, чем к активным действиям… Человек,

наказанный "живым хронометром", должен, стоя слева от кафедры под кабинетными

часами, причем спиной к ним, отсчитывать по секундам все сто двадцать минут

лекции и при этом еще улавливать тему лекции. И не дай бог, ты ошибешься на пять

секунд!

— М-да, не балуют вас… У нас преподаватели до такого не додумываются. Зато мы

должны выслушивать все их частные мнения и хотя бы для вида с ними соглашаться.

Один очень любит хвастаться, что в его семье автомобили были с 1909 года, только

во время войны автомобиль конфисковали и выдали расписку, по которой…

— Во время какой войны? Четырнадцатого года?

— М-м… нет! во время японской, пятьдесят второго года… А у вас бывают случаи

захвата террористами самолетов? — поспешно сменил я тему.

— Раньше были, теперь нет.

— Почему?

— Да потому что мы ничего общего не имеем с этими дебилами-янки, которые в

последнее время дошли до того, что посылают к террористам психологов, следящих

за их самочувствием и заботливо снимающих стрессы!!! Если этому американскому

дерьму так нравится, туда им всем и дорога! У нас в семьдесят третьем, когда я

родился, захватили лайнер Люфтганзы в Лайбахе, двое мужчин и одна женщина. Но

недаром мы, германцы, славимся своей тевтонской хитростью: мы их обманули и

взяли без единого выстрела. А потом их казнили мучительной казнью на

Александер-плац, и особенно женщину: в Америку ей поиграть захотелось! вот ей и

устроили настоящую Америку!

Я кажется, задел своим вопросом какую-то тонкую струну его натуры, и Харальд

высказался начистоту, хотя, как и все немцы, он всегда сдержан.

Мы вновь оказались в центре. Был зонтаг, и множество людей спешили за покупками

и увеселениями. Мы вошли в центральный хандлунг Берлина: Харальд приобрел

новенькую электронную пишущую машинку для Ингрид, а я, побродивши по переходам

пятиэтажной громады хандлунга, оказался в игрушечном отделе и вспомнил, что мама

просила купить что-нибудь для Аскольда — сына моей тети, ее младшей сестры. В

игрушечном отделе громоздились гигантские, в рост ребенка рыцарские замки,

которые по мановению руки с пультом управления опускали и поднимали мосты и

палили из пушек. У стен замков гарцевали и строились солдатики всех времен и

народов: в большинстве, естественно, из германской истории — большей частью

заводные и самодвижущиеся. Дальше шли модели танков, самолетов, подводных лодок,

ракет "Фау" и "Маргарита"; центр отдела занимала огромная детская железная

дорога под стеклом. Тут же продавалась национал-социалистическая символика:

флажки, детские эполеты, игрушечное оружие, стилизованное под настоящее. Еще

дальше — целый отдел охотничье-альпийской тематики: на фоне альпийских лугов с

цветущими эдельвейсами ежеминутно разыгрывались сцены охоты молодых блондинов в

альпийских шляпах на оленей и медведей. В следующем отсеке можно было приобрести

все мыслимые и немыслимые пляжно-спортивные принадлежности, а стройный спортсмен

на большой картине в массивной раме подавал детям благой совет: "В здоровом теле

— здоровый дух!" Начисто отсутствовали плюшевые медведи, идиотские маски и

прочая демократическая чепуха. Зато в набор дротиков для метания входили две

мишени, нарисованные на лбах китайца и негра. Ничего специально предназначенного

для девочек я тоже не заметил, и под конец купил большую ладью с резиновыми

викингами на борту. С этим я и вернулся к уже заждавшемуся меня Харальду,

который коротал время у обзорного магазинного телевизора, позволяющего под одним

углом зрения видеть весь центральный зал, а под другим — самого себя.

— Странно, — сказал я, когда мы садились в машину, — что у вас отсутствуют

игрушки для девочек.