Владимир Булат - Лишь бы не было войны!

подавала на стол. За отличными баварскими колбасками с кетчупом последовали

соленые огурцы для аппетита и гусь с яблоками. Потом целое ассорти

рулетиков-штрудель и микробутерброды с явно русской икрой горбуши. Запивали мы

все это отличными рейнскими винами.

После ужина Ингрид пригласила нас в комнату с роялем и спела одну из своих песен

о смелых немецких космонавтах, штурмующих небо и благославляемых из могилы

стариком Кантом. Я же заметил целую фонотеку лазерных дисков и стал их

перебирать: они были с чисто немецкой пунктуальностью рассортированы по жанрам и

хронологически. Начиналось все с народных песен, потом шли пятнадцать дисков со

средневековой немецкой музыкой, потом классика — Глюк, Бах, Вагнер, Шуман,

Штрауссы, Лист, далее отец национал-социалистической музыки Пфицнер и венец

Франц Легар, юбимый композитор Гитлера, потом партийные марши и сборник музыки

из кинофильмов, среди которых затесались "Джентельмены предпочитают блондинок" и

"Кубанские казаки" Наконец, несколько совершенно неизвестных мне фамилий —

корифеи немецкой музыки конца XX столетья. Я поинтересовался у Харальда об одном

из них (кажется, его звали Фридрих Этцель), и он поставил его диск на

проигрыватель. Это были вариации на темы Вагнера, музыка по стилю слегка

смахивала на известный мне "Нью-Эйдж", и в то же время напоминала стиль

Жана-Мишеля Жара.

— Этот стиль называется "Бургундская музыка", — пояснил Харальд на мое замечание

о галлицизме мелодии.

— Кстати, — решил я спросить об одной вещи, давно меня интересовавшей, — это

верно, что Йозеф Геббельс в молодости написал несколько пьес в стиле

Достоевского?

— И не только в молодости! Вот, пожалуйста, — Харальд показал мне в библиотеке

огромный темно-коричневый массив книг, который я поначалу принял за Большую

Фашистскую Энциклопедию. На самом деле это было полное

двестипятьдесятчетырехтомное собрание сочинений второго фюрера немецкого народа

— Йозефа Геббельса. Это было самое гигантское в мире собрание сочинений, благо

автор трудился над ним семьдесят лет. Харальд пролистал последний, справочный

том и подал мне его, раскрытый на сороковой странице.

В обширной библиотеке ромбовидной формы было не меньше десяти тысяч томов:

монотонно-многотомные собрания сочинений, яркие зоологические атласы в

суперобложках.

— У вас в России какие-нибудь анекдоты о немцах рассказывают? — ни с того ни с

сего спросил Харальд.

— Да. (Я как раз вовремя вспомнил самый безобидный анекдот.) Как-то раз ООН…

то есть не ООН… а, в общем, в СССР решили написать книгу о слонах, ну и

запросили во всех прочих странах соответствующие образцы. Немцы прислали

массивный десятитомник, вроде как этот, озаглавленный "Введение в науку о

слонах", американцы прислали маленький яркий буклет страницы в две с фотографией

Мадонны и названием "Все, что должен знать о слонах средний американец"…

Харальд уже давился от хохота.

— Японцы прислали книгу на бамбуковой дощечке на тему "Использование слоновьего

бивня в харакири" (тут уж я стал импровизировать, примеряясь к известной

Харальду геополитической обстановке). Англичане прислали свой трехтомный

бестселлер…

— Бест… что?

— Бестселлер… ну, книга сезона, — пояснил я. — "Британская политика в странах,

где водятся слоны". А туркам ничего другого не оставалось, чтобы прислать свою

агитационную брошюрку "Турецкий слон — младший брат русского слона!"

— Длинно и увлекательно. Это целый культурологический трактат. У вас все

анекдоты такие?

— Нет, почему? Например, такой: "Колобок повесился".

— Кто повесился?

— Колобок, сказочный герой — пампушка, которую старики-крестьяне выпекают в

печке и которая от них убегает. Суть состоит в том, что у пампушки нет ног, она

круглая как глобус.

— Это же неэстетично. Среди разумных существ лишь белый человек прекрасен видом

и совершенен формой. Наделение разумом неживых существ — это какая-то новая

демонология, вернее, пошлый кубизм. Русский философ Бердяев, которого вы выгнали

из страны, осуждал это.

(Оказывается, в Германии из всего Бердяева напечатали лишь "Философию

неравенства" и "Кризис искусства".)

Тут снова появилась прислужница и подала нам на эмалированной подносе бочоночки

с медом алого оттенка.

— Это особый арийский мед, получаемый от арийских пчел, которых привез из Тибета

доктор Шеффер, — сказал Харальд.

Поедая довольно приторный мед, я продолжал рассматривать библиотеку. Гегель,

Гете, Ганс Эверс, Киплинг, Эрнст Юнгер, Гобино, Данилевский, Гоголь, Гвидо фон

Лист, Горбигер, Плотин, Карл Май, Татищев, Мережковский, Кнут Гамсун, Аннунцио,

Лесков.

— Тебя удивляет подбор книг? — спросил мой немецкий друг. — А у вас какие самые

популярные авторы?

— Аркадий Гайдар, — выдавил я, припомнив повсеместные многотомники этого

девяностолетнего старца. — А из немецких — Гете и Ремарк.

(Я было подумал, что фамилия Ремарка ничего не говорит моему собеседнику, но

ошибся.)

— Да, — согласился со мной Харальд, — Ремарк, несомненно, талантливый писатель,

но, увы, его взгляды противоречат нашей немецкой идеологии. Это великая трагедия

для человека, когда он отказывается от своей нации, от своей вековой традиции и

меняет их на бесплодные блуждания в чужих пределах… Ведь они почти ровесники с

Геббельсом: оба — пасынки веймарской эры, но сколь различны судьбы.

Рейхсминистр, впоследствии Фюрер — и безвестный эмигрант.

Потом мы с Ингрид долго и безрезультатно играли на компьютере (в Германии

компьютеры иногда называют "Вундербаррауге" — чудесный глаз) в бридж. Моя

сводная сестра, дочь полковника, очаровательное соломенноволосое дитя пяти лет

нарисовала целое стадо коров на деревенской околице, что мы и оценили.

Перед сном (мы с Харальдом делили одну комнату в мансарде) он сказал мне:

— Завтра (мне твоя мама говорила) ты поедешь "лечить клыки", как она выразилась.

Потом, если желание после такой процедуры будет, покажу тебе Берлин, а

послезавтра отправляемся в наш родовой замок — познакомлю тебя со своими

подружками, — Харальд прищелкнул пальцами.

— Да, нет, мои зубы в порядке, я лечил их в декабре! — возразил я.

(Это было удивительно до невероятности: история повторялась — в конце прошлого

года мама договорилась с одним дантистом, мужем ее сотрудницы, и я за месяц

привел челюсти в порядок — я имею в виду мой бывший мир. Ну, не говорить же ей,

что ее старания уже увенчались успехом).

А Харальд о своем: