Владимир Булат - Лишь бы не было войны!

влияние), диссидентов и евреев (да и то не всех — я уверен, окажись они в

"свободном мире", скоро затосковали бы по советской прописке, гарантированной

зарплате и музыке). Советский строй, действительно, стал той экологической

нишей, в которой русский человек чувствует себя наиболее естественно. Я не стану

играть роль заезжего иностранца, который, дабы заполучить внимание читателей,

начинает с заявления о своей беспристрастности ("Я расскажу только о том, что

сам видел"), а кончает заведомой апологетикой ("Если это коммунизм, то я тоже

коммунист"). Я не был здесь иностранцем — в этом-то все и дело.

Основным отличием мироощущения советских людей от демократических россиян сразу

оказывается его "просветительский" характер. Эти люди знают, что живут в самой

лучшей стране мира, что цель жизни — в служении обществу, что в городе должно

быть чисто, а в космосе должен быть мир. Отсутствие сомнения в этих истинах и

есть счастье народа. По сравнению с нашим "электоратом" эти люди — неисправимые

романтики, и в то же время их убеждения гораздо ближе к "цивилизованным", чем

мировоззрение демороссиян. Нельзя сказать, чтобы они были благодушны: в их

сознании существует особый мир борьбы — мир шпионских сетей, троцкистских

наймитов, предателей и диверсантов, вредителей и врагов народа — сей термин до

сих пор в ходу. Однако это удел ничтожной части общества — чинов МГБ и

диссидентов, которые образуют своего рода взаимодополняющую структуру, и почти

не заметны в повседневной жизни.

Всю свою жизнь советский человек может провести внутри одного из множества

микрокосмов (есть микрокосмы науки, искусства, путешествий, детской культуры и

т. д.), а "жизненные проблемы" здесь настолько смехотворны по сравнению с нашими,

что совершенно не способны вернуть человека в реальный мир. Удивительная на

первый взгляд жизнеспособность системы, которая в нашем варианте истории

развалилась за несколько лет, объясняется прежде всего взаимным нежеланием

власти и общества что-либо менять (в нашем мире подобный застой наблюдался

последние 15 лет в Западной Европе, где даже главы государств не сменялись по

два-три срока). Устойчивости положения способствует также полное отсутствие — по

нашим меркам — информации о загранице. Точнее, информация о ней носит весьма

односторонний характер. К примеру, любой советский школьник подробно расскажет о

природе и истории Канады, может прибавить сюда кое-какие этнографические и

статистические данные, но ничего не знает о повседневной жизни канадцев и,

скорее всего, не видел ни одного канадского фильма. Переводная литература

Дальнего Запада — преимущественно за авторством писателей-коммунистов, а фильмы

об Америке, редко посещающие советские экраны, всегда исполнены социальной

критики в стиле Сартра или Рея Брэдбери, так что у зрителей создается

впечатление, что американцы весьма недовольны своим образом жизни. Большей

популярностью пользуются американские фильмы о природе (Джеральд Даррелл,

пожалуй, куда известнее Клинтона), хотя здесь пальма первенства принадлежит

немцам (Бернгард Гржимек и др.) Вообще образ Германии и всей германской Европы

на экранах — образ целого континента тишины и покоя, целой цивилизации,

погруженной в созерцание своего прошлого. И это не так уж далеко от истины. Если

в новостях говорят о загранице, помимо официальных сообщений из США или Англии

обязательно передадут репортаж о марше бездомных или экологической катастрофе, а

из Германии непременно будет весть об открытии очередного музея какого-то

малоизвестного в СССР писателя или о театрализованном рыцарском турнире

где-нибудь в Шварцвальде. Образ Рейха предстаёт неким Чистилищем, об обитателях

которого стараются не говорить ни плохого, ни очень хорошего. Желтая опасность

вносит особый, не имеющий аналогов в нашем мире, колорит в мировоззрение

советских людей. Полувековое противостояние на Дальнем Востоке сделало

ниппонскую тему самой воинственной и надрывной.

Потерпев поражение в Дальневосточной войне 1952 года, СССР берет реванш в

искусстве, реванш если не победой, то хотя бы доблестью. За год моего здесь

пребывания на трех каналах телевидения показали не менее об этой войне:

сказывается отсутствие той Великой Отечественной, которая дала мощный толчок

советскому искусству в моём мире. Здесь же поражение в войне с Ниппонией

переосмыслено в ключе своеобразного жертвоприношения. При этом Ниппония

интересует массовое сознание лишь с военной точки зрения, а ее культура и быт

вновь оказываются в тени. Тропические же страны представляются, да и являются

унылыми пространствами междоусобицы и разрухи, военных переворотов и

средневековой бедности. Каждая из четырех держав подчеркивает именно свою

созидательную роль в тропиках, а аборигенов считает недееспособными существами,

которых нельзя бросить на произвол судьбы, но следует опекать и наставлять.

Когда тоталитарное общество после эпохи величественного классицизма вступает в

эру благодушной инерции, перед ним встают две проблемы, от решения которых

зависит само его существование — проблема восприятия окружающего мира, точнее,

проблема существования в инородном окружении, и проблема молодёжной активности,

которой надо дать выход, причем в благоприятном системе направлении. Первой

проблемы, сделавшей нашу советскую идеологию неповоротливо эклектичной, здесь

практически не существует: "заграница" не образует единого фронта, и возможные

зарубежные влияния уравновешивают друг друга. Вторая проблема решена самым

простым способом: жизнь каждого советского человека делится на две части —

революционно-романтическую и социалистическо-реалистическую, если так можно

выразиться. В первые два десятилетия своей жизни человек переживает

метафизическую оторванность от окружающей рутины: он герой, в пять лет он

мечтает стать великим спортсменом, в десять — космонавтом, в пятнадцать —

танкистом. Советская культура предоставляет ему целый набор воображаемых ролей

на периферии цивилизации. После двадцати лет, обычно после женитьбы, человек

окончательно социализируется и конформируется. Динамичное развитие общества

приводит к постоянной нехватке рабочих рук во всех сферах, и поэтому "лишние

люди" отсутствуют. Три вертикали власти — советская, партийная и профсоюзная —

без остатка поглощают всех честолюбивых потенциальных управленцев, а попытки

правозащитных кругов привлечь на свою сторону чиновников остаются без успеха.