ГЕОРГИЙ ЛОРТКИПАНИДЗЕ - СТАНЦИЯ МОРТУИС

- Веселая, видно, у тебя жизнь. И тебе твоя работа нравится?

- Да как тебе сказать. Я же сказал, что в молодости все представлял себе несколько иначе. Мнил из себя черт знает кого. Все намного обыденнее и скучнее, чем казалось с дальнего расстояния. Но понимание этого тоже приходит с годами. В юности я готов был взорвать все, что казалось несправедливым. Потом пообтесался малость. Дай-ка переложу тебе салатик оливье. Вот тэк-с, пальчики оближешь! Эх, человек должен жить лет двадцать пять-тридцать, не больше. Пока у него сохраняются иллюзии. А потом... потом, чао бамбино.

- А у тебя, значит, не сохранились. Я помню, когда-то ты сильно ругался по поводу всяких льгот и привилегий. А сейчас у тебя уже нет иллюзий и, поэтому, ты вовсю пользуешься льготами и привилегиями, так?

- В общих чертах именно так. Я... Мне неприятно пользоваться ими, но я бессилен изменить что-либо. Лучше бы уж таким как я увеличили зарплату, - смешно члену правительства сидеть на каких-то семистах рублях в месяц, - но лишили льгот. Я обеими руками за это, но меня и слушать никто не станет. Систему подачек невозможно отменить. И потом: социально это не называют подачками, льготы нам положены за наш самоотверженный и ответственный труд на ниве гражданского благоденствия, понятно? А ларчик на самом деле открывается очень просто. Хорошего - мало. Просто элементарно мало. На всех не хватает. Хочешь-не хочешь, а приходится как-то выделять людей из общей массы.

- И ты еще недоволен? Тебя-то выделили.

- Да, выделили. Но в молодости, поверь, я боролся не за это. Поверь, не ради черной икры и баварского пива... Тогда все имело другую цену - слово, вещи, все. Вкусно, правда? Для тебя я заказал стерлядь, но если тебе не понравится, мы переменим заказ. Но думаю, ты останешься довольна.

- И за что же ты боролся?

- В двух словах этого не объяснишь. А в десяти... в десяти слишком длинно. Заскучаешь. В общем, я хотел, чтобы все было чище. Но я не был бескорыстен, отнюдь. Мне хотелось, чтобы на меня указывали пальцем, - это вот он, мол, затеял большую стирку. Я был тогда не таким смирным. Сейчас меня хоть на доску почета вешай, а тогда я был активным малым. Выбивал страждущим квартиры, вступал в расчетливые политические союзы, лицедействовал, случалось летал за тобой в Москву, иногда напивался до чертиков, любил жить.

- Скажи, ты разочаровался в жизни или в себе?

- М-м-м. Трудный вопрос. Наверное, немножко и в том, и в этом. Но жизнь не виновата, это-то я способен понять. Виновны я, и еще, пожалуй, время. Ни с собой, ни с временем я, конечно, ничего поделать не могу. Весь мой оптимизм, как оказалось, не имел под собой достаточно прочного основания. То ли дело - твоя работа. Все - культурно, все - чисто, все - для людей. Ну это я в принципе, конечно...

- И все же мне не ясно, чего же ты ожидал.

- Это нелегко передать словами. Ты можешь высмеять меня, или даже заподозрить в мании величия, и все потому, что мои юные чувства трудно выразить адекватно. Кто-то из великих сказал: мысль высказанная есть ложь. Как верно сказано! Чего я ждал? К чему готовил себя? Только не к кропотливой бумажной работе. Сейчас-то мне наверняка многие завидуют - ясно почему. В мои-то годы получить назначение на такую должность, ну это весьма приятно и лестно, не спорю. Но настоящей власти у меня на самом деле не так уж много, и уж во всяком случае совершенно недостаточно для того, чтобы говорить вслух о том, о чем принято умалчивать, - знаешь, сколько надо мной людей. Да и рядышком хватает. Хожу все время с оглядкой, боюсь оступиться, осторожничаю, превратился в паркетного администратора. Ну это от долгой работы в МИД-е. Из меня сделали дипломата. Или я сам его из себя сделал, вылепил собственноручно. Иногда думаю, что не следовало бросать науку... Позволь предложить тост. Пью за тебя, за твое здоровье, за то, чтобы все было хорошо. До сих пор не верится, что мы с тобой в ресторане, один на один... Гм, чего же я хотел? Славы, славы с большой буквы. Чтоб море людей, и все меня слушают, а потом шумят, спорят и расходятся по домам, а мои слова не дают им покоя Чтоб обрывали телефон и закидывали письмами. Я честолюбивым был тогда, дико честолюбивым, до неприличия, до тшеславия. Если б мог тогда предвидеть, что дослужусь до большого начальника, и это мой потолок, то удавился бы. Но успокоили, рано успокоили. Не надо было меня сюда, в Москву, перетаскивать. Вообще ничего не надо было мне давать, может тогда и совершил бы я в жизни что-то путное. Написал бы хорошую книгу, сохранил бы моральный авторитет - тот, которым обладал еще в горсовете, ну да ты об этом, наверное, и не слышала, украл бы тебя у мужа, пустился бы в кругосветное плавание на ялике или в путешествие на воздушном шаре. Во всяком случае, то была бы настоящая жизнь.

- А твоя, значит, ненастоящая?

- Моя жизнь - призрак. Но я это не от жалости к себе. Или к тебе... Ох, как она глядится со стороны! Кем я только не перебывал. Заместителем министра, потом первым заместителем, с прошлого года меня сделали вице-премьером и, вдобавок, кандидатом в Политбюро. Но это потолок. Я уже пустой, из меня весь воздух... Ни сил, ни воли. У меня узкая специальность - внешняя политика. Я типичный советник очень высокого ранга. А со стороны это выглядит великолепно - всякие там загранкомандировки на государственных харчах, рауты с вареными президентами на закуску, переговоры, визиты, приемы, взвешенные на аптекарских весах остроты. Поверь, это утомляет. Работа хорошо вышколенных чиновников, и только. А я... Море людей! Позволь, я подолью тебе шампанского. И вообще, за то, что мы здесь, за твое счастье.

- Спасибо. Значит, ты думаешь, что оставшись в Тбилиси написал бы хорошую книгу, или...

- Написал бы. Во всяком случае, постарался бы написать. У меня даже задумка была такая. И знаешь, кто меня предостерег? Писатель! Ты не знала, что мы были знакомы? Антон не рассказывал?

- Впервые об этом слышу.

- О, в последний год его жизни мы были накоротке. И часто разговаривали. Как-то раз будучи у него в гостях, - вечер, помню, стоял туманный и мрачный, -я заикнулся на эту тему. Так, вскользь, мол, к перу иногда тянет, но он понял. Он вообще был очень замечательный человек, ему не надо было долго объяснять... И знаешь, что он мне сказал?

- Понятия не имею. Откуда? А ты-то совсем не ешь.

- Ничего, успею. А он мне сказал так: "Нету на свете более дьявольского и неблагодарного труда, чем писательский труд. Во-первых, никогда не уверен в том, что ты родил: произведение искусства или муть черную. Ну ладно, написал. Поставил последнюю точку. Перечитал заново. Отредактировал. Откорректировал. Провел сквозь самоцензуру. Год, а то и два, позади. А во-вторых, представь, что весь мир состоит из сплошных врагов".

- Из сплошных врагов? Так и сказал?