ГЕОРГИЙ ЛОРТКИПАНИДЗЕ - СТАНЦИЯ МОРТУИС

- Так и срубил. И еще сказал, я чуть-ли не наизусть помню, видишь ли, память у меня профессиональная: "И ты отдаешь свое детище, в котором ты и сам-то не уверен, на растерзание своим врагам. А те раздевают твое дитя, твое слабое, неокрепшее дитя, на морозе. С таким удовольствием разворачивают пеленки, благо сами бы умели рожать. И друзья - враги, и родные - враги, а редактора и всякие там из Главлита - волчья стая. Одним одно не нравится, другим - другое, третьи - вообще обкорнать все норовят, дай им только волю. И друзья твои на тебя косо посматривают: в персонаже-то каждый себя узнает, потому что узнать хочет, а персонажей этих - раз-два и обчелся. Вот и доказывай потом: милые мои, родимые, вы не имеете к дурным качествам такого-то героя ни малейшего отношения, совпадение это случайное, кажущееся - не поверят! Хоть умри - не поверят! Да и сам-то ты себе не до конца веришь. Потом, еще через годик-другой, книга на конец появляется на прилавках, иногда ее даже охотно покупают. Но ты ее перечитываешь и понимаешь: главного ты в ней так и не сказал, и, вдобавок, очень трудно понять, зачем ты ее вообще написал. Три-четыре года жизни - коту под хвост. И это - в лучшем случае. Нет, я никому из своих друзей писать не советовал бы".

- И ты думаешь, все это он говорил всерьез?

- Н-не уверен. Тогда был уверен, а теперь не очень. Видишь ли, Писатель строил обширные планы на будущее, и кое-какая роль в них отводилась мне. Если хочешь знать, без Писателя я бы ничего не достиг. Но об этом очень мало кому известно.

- Вот как? Ты меня и вправду заинтриговал. Иноересно, чем это ты ему так приглянулся? Ведь ты, кажется, был очень далек от мира искусства. А стихов даже мне не писал.

- Еще как далек. Но дело в том, что в конце жизни Писатель отошел от него еще дальше, чем я. Его занимали совсем иные мысли. Как раз те, что терзали меня в юности куда сильнее, чем сегодня, и, наверное, совсем не будут тревожить меня в его возрасте, если мне бужет суждено... Как принести своей родине наибольшую возможную пользу? В чем смысл жизни? Чем отличаются люди от животных? Что сильнее: жизнь или смерть? Добро или зло? Как обмануть время? - и все в таком же духе. Он пришел к заключению, что Грузии не хватает деятеля, общественного деятеля по типу Ильи Чавчавадзе и, не смейся только, попытался определить на эту роль меня. Вот об этом-то никто до сих пор не знает. Знали мы двое, и вот ты сейчас - третья. Ну и оказалось, что попытка эта - с негодными средствами.

- А почему именно тебя?

- Он был в жестоком цейтноте и понимал это. Жить ему оставалось недолго, а своим детям и внукам он уже не доверял. Ну не верилось ему, что кто-нибудь из его прямых наследников способен выхватить, так сказать, знамя из его слабеющих рук. Поэтому он спешил. И тут ему - к счастью ли, к несчастью ли, - подвернулся я. Но к счастью для меня - так мне долго казалось. Почему он остановил выбор на мне? Во-первых, я был молод и, по мнению Писателя, еще неиспорчен; во-вторых, он опирался на кое-какую обнадеживавшую его информацию; и в третьих, надо признать, я неплохо ему подыгрывал, что называется, втерся в доверие. Писатель был могущественным человеком, он сделал меня депутатом Верховного Совета Грузии, но, кажется, в глубине души он все-таки начал понимать, что его надеждам не суждено сбыться. Вскоре он скончался при обстоятельствах о которых не хочется вспоминать, но его вмешательство породило инерцию, повлекшую меня наверх. Вот какое мощнейшее придал он мне ускорение... А вот и наша стерлядь!

- Уй, как вкусно! А ты взаправду мог бы украсть меня у мужа?

- Если б ты знала, как часто мечтал я об этом. Но ведь мечтать и мочь - разные вещи, не так ли? И все же: до переезда сюда, наверно, смог бы, но это зависело бы и от тебя. Таким как я, нужен вещий знак.

- Ну так тоже нельзя. Почем тебе знать, может я и подала бы его тебе.

- Хитросплетения слов. Скажи-ка мне лучше, счастлива ли ты?

- А что такое счастье? То - о чем не ведает никто. Иногда мне кажется, что я счастлива. У меня есть для этого все, или почти все. Мы не бедствуем, да ты же знаешь! Все как у людей - квартира, машина, нормальная работа. И мой муж, хоть ты его и недолюбливаешь - все же порядочный человек. И он хорошо заботится о мальчиках.

- Прости за нескромность, но квартира и машина, этим-то он наверное обязан тебе?

- Прости за нескромность, но я не привыкла считать деньги в чужом кармане... Но если так уж хочешь знать, то знай - я тут как раз не причем. Квартира и машина - это как раз он. Или, вернее, его родители. Кроме того, Антон очень рачительный хозяйн.

- Ну ладно, извини... Я это так, к слову. Но ты сказала: иногда счастлива. Иногда, следовательно, ты не считаешь себя избранницей судьбы. Налить тебе соку?

- Да, пожалуйста. А есть разве такие, кроме полных идиотов, что счастливы всегда? По-моему, это невозможно. Мы - обычные люди. Все без исключения. Помнишь, когда-то, давным-давно, еще когда ты сходил по мне с ума, ты пытался убедить меня в том, что все люди одинаковы?

- Нечто подобное я действительно припоминаю.

- Ну вот. Ты доказывал, что людьми правят стремление к материальным благам и сексуальный инстинкт. И еще мощное чувство социального престижа. А я заспорила с тобой, сказав тебе, что люди все разные и ты ошибаешься.

- Ну и что?

- А то, что теперь я с тобой согласна. Ты доволен? Все люди одинаковы. Так и было - во все времена.

- Но сейчас я вовсе так не думаю. Наш официант и, скажем, Франц Кафка, очевидно должны сильно отличаться друг от друга. А я чем-то отличаюсь от Антона. А Антон от моего начальника. И так далее.

- Тогда я тоже ответила тебе в этом духе. Ну а ты сказал, что различия носят второстепенный характер. И еще ты говорил, что когда болит, то у всех болит одинаково. А сейчас, выходит, ты думаешь иначе. Почему же ты переменил свою точку зрения? Разве она тебя не устраивала?

- Ничего я не переменил, я просто лгал тебе, лгал безбожно. Я помню тот разговор. Не так уж часто беседовали мы друг с другом, чтобы я мог его начисто стереть из памяти. Я твердил тебе о людской одинаковости только потому, что хотел сбить с тебя спесь. Ты ведь посматривала на таких как я свысока, причисляла себя к высшему сословию. Не каждый бы заметил, но я заметил. Иногда, в минуты слабости, я даже готов был примириться с этим, но потом я приходил в себя и становилось очевидно: сбить с тебя спесь - важнее всего. Вот такое я придавал этому значение. Все твое хваленое высшее сословие я нарекал одним именем: мелкая буржуазия. Я не люблю и никогда не любил мелких буржуа, хотя с годами, чертова жизнь, сам стал на них похож. Но ты... Ты была как яркая жемчужина на фоне серого и сытого пляжного песка, вот и все твое высшее сословие. И если хочешь знать, тогда я думал, что подсознательно ты не столько выбирала себе супруга, сколько определенный образ жизни. Конечно, это тебе не помешало, а помогло увлечься Антоном. Ты нутром признала в нем своего. А я оставался чужаком. Дело тут не в положительных и отрицательных качествах, а в социальном нюхе.