И Намир - В ТРЕТЬЮ СТРАЖУ [СИ]

Нечего скрывать, в прошлой жизни эта актриса очень нравилась Виктору. Он вообще был неравнодушен к женщинам подобного типа, с телом греческой богини и лицом библейской красавицы. В них было нечто такое, что заставляло совершать безрассудные поступки не сожалеть о последствиях. "Ибо нет ничего слаще, чем утонуть в огромных глазах её, чем касаться ладонями округлых бёдер её, чем припадать губами к лону её..."[114]

Увижу тебя, - обо всём позабуду на свете

И сердце рванётся к сирени,

Где ткут соловьи свою сумасшедшую песню

О саде, о лете,

Которую мы понимаем как песню любви...[115]

"У меня определённо рвёт крышу. Так. Курим и бегом в койку. Иначе я эту красавицу с глазами полными вековой скорби прямо сейчас начну в лютеранство склонять. Прямо здесь. В коридоре, на половичке. Пьянству бой, а бл***ству - хм... Угу. Душ бы сейчас. Контрастный".

Дверь купе прелестной незнакомки открылась и мужской голос, с явным восточно-европейским "грассированием", позвал: "Дорогая, ты скоро? Дети не хотят засыпать без своей мамочки". Ему вторил детский голосок: "Мамочка, мы тебя ждём!" Очарование полутьмы вагонного коридора, освещаемого лишь стробоскопическими огнями тусклых придорожных фонарей, было бесповоротно разрушено.

"И слава Богу! - Подумал Федорчук, закуривая и жадно затягиваясь щиплющим нёбо и горло крепким французским табаком. - Только чужих баб мне сейчас не хватало. Для комплекта к чужому телу и биографии".

Умывшись и прополоскав рот холодной, изрядно припахивающей мазутом, железнодорожной водой, Виктор вернулся в купе почти свободным от лишних в его нынешнем положении желаний. Смывая мерзкий привкус во рту ещё одним микроскопическим глотком коньяка, он сопроводил дар солнечной Франции "третьим"[116] тостом. "Повод" к нему только что разбередил мужское естество Федорчука практически до потери самоконтроля.

***

Мысли Виктора уже который день были также безрадостны и нудны как январская погода в Гавре:

"Пароход почти через сутки и эти сутки надо прожить. Банально протянуть время, не светиться, без суеты забуриться куда-нибудь, где тепло, где наливают и кормят. Туда где толпа становится шапкой-невидимкой для одиночки, и самое страшное, что может произойти, - пьяная драка с матросами. С такими, например, как эти два перца в тяжёлых суконных бушлатах, - изрядно приняли на грудь парни, судя по походке. Догнать? Тут всего-то метров пятьдесят... Хорошо, видать, погуляли...

"Эх, ребята, как мне вас сейчас не хватает. Отставить драку! Ажаны[117] набегут, придётся объясняться, а мне, всё ещё с паспортом "грекоподданного" и малороссийской рожей, они so called "не упёрлись" никуда. Fucking enemies![118] Есть здесь хоть одна приличная забегаловка? Не рюмочно-распивочная, а хотя бы пельменная".

"Шутить изволите батенька?"

"Только и осталось, что висельным юмором пробавляться. Не свои так чужие "реализуют".

"Какие к бениной маме "свои", какие "чужие"? Занесла нелёгкая в слугу двух господ! Вот и крутись теперь, как хочешь! Ну, ничего, где наша не пропадала. Наша пропадала везде, однако".

Вывеска кафе словно вынырнула из мерзкой утренней мороси на противоположной стороне почти пустынной в этот час улицы. Витрина молочно-белого стекла светилась тем особенным светом, всю прелесть которого можно оценить только промозглым январским утром в чужом приморском городе, когда ты только что сошёл с поезда, а тебя никто не ждёт, и идти тебе, собственно,- некуда.

Набухшее от сырости пальто и шляпу с уже обвисающими полями приняла большая вешалка с рогами в виде якорных лап, предусмотрительно намертво прибитая к полу. Полусонный гарсон принял заказ на ранний обед или вчерашний ужин? Количество и выбор блюд не вписывались в убогие рамки континентального завтрака. "Хорошо, что кафе недалеко от порта, - подумал Виктор, - никого не удивит столь контрастирующий со временем суток заказ".

Оглядевшись, Федорчук с невесёлой усмешкой заметил что в очередной раз инстинктивно - или, подчиняясь рефлексам "реципиента"? -выбрал самое стратегически выгодное место в кафе - столик в углу справа от входа, рядом с матовым стеклом витрины.

- Прошу прощения, месье, - гарсон возник почти неслышно, - вы готовы подождать свой заказ полчаса? На кухне нет свежих яиц, поставщик задерживается.

Лицо гарсона излучало, - несмотря на некоторую утреннюю помятость, - искреннее смущение нарушением заведённого порядка вещей и было настолько забавным, что Виктор улыбнулся,

"Кажется впервые за неделю, - почти автоматически отметил внутренний наблюдатель, - ну и хорошо, хватит носить на морде "служебно-розыскное" выражение. Люди шарахаться начинают".

- Нет проблем, э-э-э...

- Робер, месье.

- Вот что Робер, принеси мне пока кофе, большую рюмку кальвадоса* и свежие газеты.

- Хорошо, месье. Сей момент, - ответил гарсон и, также бесшумно как появился, - удалился.

Виктор вынул из кармана пачку "Галуаз Блё", спички и положил на столик,- пепельницу просить не надо, на курящего никто не косится.

"Вот и славно, трам-пам-пам... Что ж погано-то так..."

Следующие несколько часов пролетели не то что бы незаметно, но как-то нечувствительно. Осознание реальности пришло на опустевшей пачке сигарет и пятой рюмке кальвадоса[119].

"Так. Шестая будет лишней", - казалось, мысль Виктора была единственной реальной вещью в наплывающем мороке опьянения, но и эту реальность он осознанно погасил, - ну и хрен с ней.

- Гарсон, повторить!

Гарсон, чуть помедлив, повторил, но Виктор не торопился опрокинуть и эту порцию мерзкого, по правде говоря, яблочного самогона.

"Фигово, видать герои Ремарка[120] жили, раз глотали это пойло в товарных количествах. Да кто бы сомневался!" - зажав рюмку в ладонях, согревая резко пахнущий напиток, думал Федорчук.

В дальнем углу кафе только что пришедший пианист уже "орюмился" прямо за инструментом, - судя по мелкой таре, - какой-то огненной водой, и потирая озябшие руки, оглядывал полупустой зал. Выдержав приличествующую случаю паузу, заиграл что-то регтаймовое[121].

Музыка, даже такая примитивная, вызвала у Виктора ностальгию по тем временам, когда он сам садился за инструмент и для себя или друзьям что-нибудь "душевное".

"Какая такая ностальгия, - почти разозлился он, - этого нет, не было и возможно не будет совсем. Ты понимаешь, идиот, совсем не будет!"

Виктор усмехнулся сам себе, встал из-за стола и решительно направился к пианисту.

- Месье позволит? Не беспокойтесь, у меня музыкальное образование...

Тапёр[122] огляделся по сторонам, как бы ища поддержки или спрашивая совета у окружающих, но не нашёл ни того ни другого.

-Да, конечно.

"Клиент всегда прав!" - усмехнулся Виктор. Сел за пианино, закрыл глаза и для разминки начал играть "К Элизе". Пианист иронично улыбнулся, услышав не совсем уверенное исполнение такой "ученической" вещи. Но руки Федорчука приноравливались к незнакомому, к тому же и не очень хорошо настроенному инструменту.