И Намор - В третью стражу [СИ]

"Эк его!" — К кому она обращалась? Был ли это риторический вопрос, или она уже смирилась со вполне шизофреническим симбиозом зрелой москвички и сопливой парижанки?

А его действительно проняло, но не тот был Федорчук человек, чтобы поддаться. Ни демонстрация силы, ни лесть, ни такие вот провокации ожидаемого эффекта не вызывали. Но и без ответа не оставались. Ассиметричного .

— Угу. — Кивнул Виктор мрачно, вполне оценив силу воздействия женских чар. — Тоже мне Мата Хари, или кто там танцевал в шантане? Хочешь эффект усилить? Тогда не размахивай руками. Плавный еле заметный жест, поворот ладони... раскрытую ладонь к груди. — Он совершенно неожиданно для нее снова заговорил ровным, ну почти ровным, голосом, нейтральным, насколько мог, тоном. — Вспомни, Жаннет, сейчас так не принято. Это потом будут по сцене прыгать. Не играй лицом, — это не голос и не фортепьяно. — Он говорил, а в его голове издевательски-синхронно звучало знаменитое: "Запомни Харли, курок – это не..." [244] 244 . Так явственно, что Федорчук даже на мгновение смутился и попробовал снизить пафос своей речи. Даже заговорил тише. — В зале могут быть слепые, но я точно знаю, глухих там не будет. Эмоция должна передаваться по возможности только голосом, жест идёт от недостатка эмоциональной составляющей в пении. Так написано во всех книгах. В конце концов – чему тебя учили в Москве?

"Бог мой! — Поняла вдруг Татьяна, наблюдая за Федорчуком из глубины глаз Жаннет, — Он же опять забыл сколько мне лет!".

И мысль эта, как ни странно, сначала заставила ее "покраснеть", но не внешне, разумеется, а где-то там, внутри себя, где она виртуозно прятала теперь от окружающего мира все, что этому миру знать о ней не полагалось. Итак, Татьяна подумала, затем "покраснела" и смутилась, заметила свое смущение, и не на шутку разозлилась. А злость это такое скверное чувство, что даже когда злишься на себя, выливаешь на кого-нибудь, кто первым подставится. Здесь и сейчас, впрочем, и выбирать было не из кого.

— Между прочим, меня учили классическому "бельканто". — Гордо, и, с точки зрения Виктора, несколько комично, вздёрнув подбородок, ответила Жаннет. — А у тебя что, милый? Три класса и два коридора Мухосранской музыкальной школы по классу балалайки? Паганини трёхструнный!

— Вообще-то я... — Разумеется, он чуть не повелся. Хотел сказать, что родился и вырос в Ленинграде, а не абы где, но чуть это чуть и есть. Не повелся, хотя и рассвирепел. — Петь тебя учили! Голос ставили! — Собственный голос Виктора приобрёл какое-то змеиное звучание, хотя предполагалось быть всего лишь вкрадчивым. Его сарказм не находил выхода в привычной "мужской" лексике, и компенсировал это обстоятельство изменением тональности. — Так иди на радио, диктором, со своим поставленным голосом. Там можешь личиком играть и "образок лепить" [245] 245 перед микрофоном – он не удержался и вернул "шпильку" — хоть до посинения.

— И пойду! — На самом деле, идея была здравая. Нет, не диктором, конечно, но вот про радио и, может быть, даже кино следовало подумать.

Ну, она ведь не просто так карьеру в своей фирме сделала. И то, что "осела" на кадрах, так то был компромисс между деньгами, рисками и трезвым пониманием сложившейся в руководстве компании иерархии. Качества, без которых топменеджер состояться не может, у Татьяны вполне присутствовали. И если она об этом на время забыла, так это было всего лишь "похмелье" после "переноса". Но после того как Олег ей это перед поездкой в "домик в деревне" весьма грамотно разъяснил, она в себя снова поверила, а поверив, приняла к сведению. Проблема в том, что опыт этот совершенно не подходил к освоению искусства вокала.

— И пойду! Только бы тебя не видеть! — Заявила она, ярясь и скандаля, одной стороной своей натуры, скажем так, французской, и, обдумывая "богатую" идею, другой. — Надоел, хуже горькой редьки! Мужлан! Хам и фанфарон! — Все три эпитета, что называется, мимо кассы, но когда это логика правила в "семейных сценах", а сцена получалась вполне семейная. — Только ума и хватает, что тонкую артистическую натуру по адресу "на" послать.

— Куда я тебя послал? — От такой несправедливости Федорчук буквально "взвился", разом забыв обо всех "взятых на себя обязательствах". — Ещё не послал ни разу. Но если пошлю, ты не пойдёшь, а побежишь! — И добавил, вздохнув. — А я впереди побегу, дорогу показывать. И кое-кто меня пенделями подгонять будет. И поделом.

— "Душераздирающее зрелище" — голосом ослика Иа прокомментировала Жаннет — С удовольствием погляжу на это... Но Татьяна уже "натягивала удила". — И даже поучаствую. Хотя, боюсь, не протолкнуться будет среди других претендентов...

Откровенно говоря, настроение у Виктора было такое, что он с удовольствием сейчас полаялся бы с кем-нибудь, что называется "до рукомашества". Но с Таней ссориться очень не хотелось. По многим причинам. И, наступив на горло собственной песне, он решил. это дело тихо "слить".

— Извини, — сказал он и даже улыбку из себя выдавил. — Сорвался. Я, видишь ли, тоже не совсем профессионал в этом деле, но, если подумать, советы давать имею полное право. Я тебя со стороны оцениваю. И то, что я вижу, мне пока не нравится. И ключевое слово здесь не "мне", а "пока". Прости, Танюша, старого дурака ... — Он криво усмехнулся, представив, как "смотрятся" эти слова в его нынешних устах. — Давай лучше перерыв сделаем. Коньячку по капельке выпьем – для общего тонуса, о постороннем поболтаем...

Виктор встал из-за рояля и, ловко освободив от пробки пузатую бутылку с затейливой надписью на этикетке, плеснул по капельке в два коньячных бокала. Один из них он с лёгким поклоном протянул Жаннет.

— Не буду я коньяк! — "Отходя", буркнула Татьяна, которой ругаться вдруг совершенно расхотелось. — И вообще, не слишком ли много вы все пьете? — Прищурилась она, коснувшись одной из наиболее болезненных в их "общежитии тем". В конце концов, если бы не алкоголь, то и она, может быть... — Дорвались? Молодость вспомнили! Алкаши-любители! — сказала уже по-русски и уже не "Жаннет", едва не предоставив бокал силе земного притяжения. Но все-таки удержалась, не треснула об пол, но зато автоматически потянулась к лежащему на столике серебряному монстру-портсигару Виктора, и, как и следовало ожидать, наткнулась на ироничный взгляд синих глаз.

— А ты-то куда руки тянешь? — Усмехнулся он, пододвигая тем не менее, портсигар поближе к Татьяне. — Эх, нет на тебя ремня! И так голос "сиплый", а ты его ещё и никотином посадить хочешь? Вредительница! Пятьдесят восьмая статья, никак не меньше!

— Типун тебе на язык! — Упоминание таких статей сталинского Уголовного кодекса у понимающего человека могло и инфаркт миокарда вызвать. А Татьяна, между прочим, один настоящий допрос уже пережила и не так чтобы давно.