Рудольф Баландин - «Встать! Сталин идет!» Тайная магия Вождя

Во время подобных обедов обсуждались порой и более серьезные вопросы, но случались и комичные происшествия. Так, Сталин, желая поддеть Черчилля, сказал, что после победы надо будет как можно скорее казнить военных преступников, немецких генералов и офицеров, которых не менее 50 тысяч.

Черчилль, разгоряченный этими словами и армянским коньяком, подскочил от возмущения:

— Подобный взгляд коренным образом противоречит нашему английскому чувству справедливости! Англичане никогда не потерпят подобных массовых казней!

Сын Рузвельта, поняв иронию Сталина, поддержал его, чем вызвал взрыв негодования Черчилля. Тут вступил Рузвельт и с улыбкой произнес:

— Необходимо найти компромиссное решение. Быть может, вместо казни пятидесяти тысяч военных преступников мы сойдемся на сорока девяти тысячах?

По воспоминаниям Черчилля, после этих слов он хотел уйти прочь, но, чтобы успокоиться, вышел в соседнюю темную комнату и встал у окна. Вдруг почувствовал, что его кто-то тронул за плечо. Обернувшись, увидел Сталина и рядом с ним Молотова. Улыбаясь, Сталин сказал, что пошутил. Черчилль понял, что над ним беззлобно посмеялись. У них продолжилась доверительная беседа, во время которой Сталин дал понять, что сознательно обострил этот небольшой конфликт:

— Крепкая дружба начинается с недоразумений.

Черчилль отметил в своих воспоминаниях: «Сталин бывает обаятелен, когда он того хочет».

Возможно, британский премьер захотел взять реванш за нелепое положение, в которое был поставлен. Когда отмечали его день рождения, начальник генерального штаба Англии Алан Брук произнес провокационный тост, в частности сказав:

— Наибольшие жертвы понесли англичане в этой войне, сражались больше других и больше сделали для победы…

Пожалуй, это было сказано по договоренности с Черчиллем, чтобы вывести Сталина из себя. Тот насупился, но, не изменив своей сдержанной манере, встал и произнес ответный спич. Можно предположить, в каком напряжении был Черчилль. Он прекрасно знал, что Брук нагло лжет.

— Я хочу сказать, — медленно произнес Сталин, — о том, что сделали для победы президент Рузвельт и Соединенные Штаты. В этой войне главное — машины. Они могут производить ежемесячно 8–10 тысяч самолетов, Англия — 3 тысячи. Следовательно, Соединенные Штаты — страна машин. Эти машины, полученные по ленд-лизу, помогают нам выиграть войну…

Сталин ни словом не обмолвился о наших потерях, словно не заметив подлости английского генерала, и показал, что считает ниже своего достоинства отвечать на столь грязные высказывания. Он дал понять, что в победе над фашистами первенство России постыдно оспаривать, а вот из двух союзников предпочтительней тот, кто предоставляет наибольшее количество техники, помогая «нам выиграть войну».

Подчеркивая роль США, Сталин определил на будущее первенство двух сверхдержав, индустриальная мощь которых значительно выше, чем у Великобритании. Это не мог пропустить мимо ушей Черчилль. Он получил наглядный урок дипломатии открытой и честной, а в то же время глубоко продуманной. В скупых словах Сталин сумел высказать многое.

Положение британского премьера на этой конференции было непростым. Мало того, что Рузвельт часто поддерживал Сталина и явно ему симпатизировал; в сравнении с двумя сверхдержавами Англия отходила на второй план. Он признавался своим коллегам, что тогда осознал, «какая малая страна Британия». По его словам: «С одной стороны от меня, скрестив лапы, сидел огромный русский медведь, с другой — огромный американский бизон. А между ними сидел бедный маленький английский осел… и только он, один из всех трех, знал верный путь домой».

Смешно, конечно, представлять стройного Сталина огромным медведем, а грузного Черчилля осликом, хотя понятно, что он представлял за аллегорическими фигурами лидеров их страны. Однако насчет верного пути домой он явно преувеличил. Ему пришлось довольствоваться своей скромной ролью на совещании вовсе не по причине малости Англии, а потому, что он уступал Сталину по всем статьям.

Кстати, когда зашел серьезный разговор о судьбе главных нацистских преступников, Черчилль предложил казнить их без суда и следствия. По его признанию (в письме Рузвельту), Сталин «неожиданно занял ультраприличную позицию. Не должно быть казней без суда: в противном случае мир скажет, что мы их боялись судить. Я указал на трудности, связанные с международным правом, но он ответил, что если не будет суда, они должны быть приговорены не к смертной казни, а к пожизненному заключению».

Вновь глава СССР дал предметный урок опытному и умному политику, какие решения следует принимать в непростой ситуации.

Очень болезненный вопрос касался послевоенного устройства Польши. Англия требовала, чтобы туда вернулось польское правительство, находящееся в Лондоне. Сталин согласился: эта страна должна быть самостоятельной, но обязательно — дружественной по отношению к СССР (напомню: в фашистской армии сражалось больше поляков, чем в советской). И привел весомый аргумент: вынул листовку польского лондонского правительства с изображением двуликого бога Януса, с лицами Гитлера и Сталина. И позже лондонские поляки вели активную антисоветскую пропаганду, а потому Сталин делал все возможное для того, чтобы с Советским Союзом граничила дружественная Польша. Такое положение не устраивало Черчилля, включавшего эту страну — по старинке — в зону интересов Великобритании.

Был еще один спорный вопрос, связанный с Польшей: как провести ее восточную границу? По пакту Молотова-Риббентроиа к СССР перешли западные районы Украины и Белоруссии. У «большой тройки» была договоренность: восстановить границу по так называемой «линии Керзона», утвержденной в 1919 году Верховным Советом Антанты (несколько позже ее рекомендовал принять английский министр иностранных дел Дж. Керзон).

Черчилль продемонстрировал карту, на которой была отмечена эта линия. Иден, водя пальцем по карте, показал, что она проходит восточное Львова. Сталин покачал головой и сказал, что Молотов привез более точную карту, оригинал. Тут же был показан подлинник, по которому Львов отходил к СССР. «Но ведь этот город еще недавно был польским!» — возмутился Черчилль. «Еще раньше Варшава была русской», — заметил Сталин.

Чтобы окончательно завершить обсуждение, Молотов показал телефонограмму Керзона, в которой лорд перечислял города, отходящие к России. В числе их был и Львов. Подлог Черчилля не удался. Сталин, зная, с кем имеет дело, заранее распорядился взять в Тегеран данные документы.

…Участники совещания теперь были уверены в своей скорой победе. В разговоре со Сталиным Черчилль даже сослался на высшую силу: