Стефан Геймс - Книга царя Давида

Я вспомнил о темных пятнах крови Адонии на тряпице и дрогнувшим голосом спросил Аменхотепа, какое отношение эта смерть имеет ко мне.

Он пристально уставился на меня, отчего его слегка покрасневшие глаза как бы чуть-чуть выступили из орбит, потом сказал:

– Разве не долг каждого сына Израиля следовать путями Господними и сообщать властям о любом проявлении неблагонадежности? Разве тебе не стало ведомо нечто важное для слуг царя?

– Но ведь то же самое ведомо и вам! – воскликнул я.

– Конечно!

Он повернул голову и сделался похожим на фигуру, какие высекались египтянами на обелисках, и улыбка его была такой же загадочной.

"Потому что о насилии помышляет сердце их, и о злом говорят уста их".

"Жаждущий крови ненавидит праведников".

"Чего только не создал Господь, даже лицемеров для нечестивого дела".

"Праведник может упасть семь раз и снова встанет, а подлый человек погрязает в подлости".

"Видел ли ты человека, проворного в своем деле? Он будет стоять перед царями".

"Как небо в высоте и земля в глубине, так сердце царей – неисследимо".

"Когда сядешь вкушать пищу с властелином, то тщательно наблюдай, что перед тобою. И поставь преграду в гортани твоей, если ты алчен. Не прельщайся лакомыми яствами его; это – обманчивая пища".

"Когда царь боится, он рыкает, как лев; кто раздражает его, тот грешит против самого себя".

"Тяжел камень, весок и песок; но гнев глупца тяжелее их обоих".

"Без откровений свыше народ необуздан, а соблюдающий закон блажен".

"Если правитель слушает ложные речи, то и все служащие у него нечестивы".

"Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его? Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих?"

"Не высовывайся пред царем, не становись туда, где стоят сильные мира сего".

"Мудрые скрывают знания, но уста глупого – близкая его погибель".

"Бич для коня, узда для осла, а палка для глупых".

"Плавильня – для серебра и горнило – для золота, а сердца испытывает Господь".

"Нечестивец бежит, даже когда никто не гонится за ним; а праведник смел, как лев".

"Погибели предшествует гордость, а падению надменность".

"Благоразумный видит беду и остерегается, а глупые идут вперед и наказываются".

"Рассудительность сбережет тебя, разум охранит тебя, дабы спасти от пути злодеев и от лжецов".

"В полу твою бросается жребий, но все решение его – от Господа".

"Подумай, прежде чем сделать шаг, тогда безопасно пойдешь по пути твоему и нога твоя не споткнется".

"Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом". "Господь не оставит праведника в беде".

– Боже мой, – удивился начальник стражи у городских ворот, – никак наш историк? Сюда приехал с целым ослиным караваном, а уезжаешь на одном-единственном осле, стало быть, либо твоя История пришлась не ко двору, либо иерусалимская мостовая горит у тебя под ногами, а?

Похвалив офицера за столь удивительную памятливость, я сказал:

– Да, с тех пор, как я проехал через эти ворота с семьей и архивом, а потом поселился в государственном доме – No54 по переулку Царицы Савской,

– прошло действительно немало времени; теперь вот еду кое-куда по царскому поручению.

С этими словами я подал ему мои документы.

Между тем вокруг меня столпились нищие и прочий сброд, что обычно толчется у городских ворот; посыпались шуточки насчет крыс, бегущих из чумного дома, кто-то крикнул, что кровь Адонии, дескать, лишь начало, скоро на холмах иерусалимских повырастают виселицы и на каждой заболтается паразит, сосавший кровь из народа, из простого труженика.

Взмахнув многохвостной плеткой, офицер гаркнул:

– А ну молчать, чертово отродье, нечисть поганая. Видать, зады без розги зачесались; вот языки-то вам повырвут. Слишком много воли дал вам Господь, избаловал царь своими милостями. Мозги у вас ссохлись, не больше горошины стали. Или вы забыли, кто правит страной – мудрейший из царей Соломон, его верная опора Ванея с хелефеями и фелефеями, они каждого видят насквозь и умеют заткнуть рот болтуну. Мне же он сказал:

– Убирайся отсюда поскорее. Сам видишь, вы, книжники, только возбуждаете народ, да и царским слугам от вас одни хлопоты.

И я отправился на север, к Беф-Сану, по ведущей мимо храма в Номве дороге, которой некогда воспользовался Давид, бежавший от Саула.

Меня печалила мысль об Есфири, моей оставленной дома больной жене, о моей наложнице Лилит, которая почему-то не проводила меня, и о моем собственном будущем, представлявшемся мне весьма ненадежным: допустим, покинув Иерусалим, я увернулся на сей раз от прямого удара, но я уже слишком стар и чересчур привязан к определенному жизненному укладу, чтобы привыкать теперь, скажем, к длительному прозябанию в горных пещерах или в пустыне.

Доехав до большого камня, из-под которого тек пограничный ручей, названный так потому, что когда-то он служил границей земли иевуссеев, до того как Давид разбил их и завоевал Иерусалим, я вдруг увидел тонкую женскую фигурку, закутанную в белое одеяние; в руках женщина держала узелок.

Сердце мое радостно подпрыгнуло, ибо я узнал Лилит; горло мое неожиданно пересохло, поэтому, сойдя с осла, я некоторое время не мог вымолвить ни слова.

Открыв лицо, Лилит подошла ко мне, взяла за руку и сказала:

– Не гони меня, любимый. Я пойду за тобой; когда ты будешь есть, мне хватит крошек, а когда ты ляжешь спать, я согрею тебя, ибо люблю больше жизни. Я обнял ее, крепко прижал к себе и подумал, что не переживу, если придется отдать ее царю Соломону, невыносимо представить себе, как он тискает ее своими жирными лапами; я понимал, сколь небезопасно одинокому путнику странствовать по дорогам Израиля с красивой женщиной; ведь всюду нас поджидают разбойники, солдатня и прочий сброд, готовый надругаться над Лилит, как это бывало во времена Судей, когда развратные жители города Гивы взяли наложницу одного молодого левита, промучили ее всю ночь и отпустили лишь на заре; весь Израиль поднялся, чтобы покарать жителей Гивы, после того как левит разрезал свою наложницу на двенадцать частей и разослал их по всем пределам Израиля. Однако это было во времена Судей, ныне режь свою невесту хоть на тысячу кусков, рассылай их блюстителям по стране, никто даже пальцем не шевельнет.

– Лилит, милая, – сказал я. – Бог – свидетель, больше всего на свете мне хочется взять тебя с собой. Все тяготы пути вмиг превратились бы в сплошные удовольствия, каждый день стал бы для нас днем медового месяца. Но в стране весьма неспокойно, именно поэтому мне приходится уезжать из столицы, а на большой дороге еще опасней.