Александр Филатов - Тайна академика Фёдорова

Впрочем, ноги были совершенно слабыми, ватными. Держась за косяк двери кабинета, Фёдоров вошёл в эту маленькую, ещё совсем недавно по-особому уютную комнатку. Любимая жёнушка лежала с задранным кверху подолом платья, без нижнего белья, прикрывая собой наполовину совершенно голенькое, мертвое тельце ребён­ка – их любимой доченьки. В левой руке жены был зажат пистолет – его, фёдоровский пистолет, разрешение на приобретение и хранение которого ему досталось в своё время таким трудом.

Восстановить события не представляло никакого труда. Всё было ясно: оккупанты ворвались в дом, очевидно в поисках Фёдорова. Сначала с побоями допросили мать, не посчитавшись с тем, что ей уже за восемьдесят. Не добив­шись желанного ответа, принялись, шантажируя дочерью, допрашивать жену. Та, изловчившись, вырвала из рук врагов ребёнка и, непонятно как добравшись до пистолета, бросилась наверх. Здесь-то и захватили их оккупанты, убили ребёнка, затем – отчаянно сопротивлявшуюся Викторию, а потом надругались над нею, уже мёртвой.

В ушах нестерпимо звенело, вокруг стояла тьма, нет, не тьма – это его глаза были слепы, но сознание с каждой секундой становилось всё яснее. Страшная картина смерти родных стояла перед внутренним взором Фёдорова. Отчаяние вновь наполнило его душу. Но что это? Сквозь постепенно стихавший звон в ушах он услышал какой-то грохот. А, это упали дрова на пол, какие-то шаги совсем близко, судя по звукам, за закрытой дверью. Но вот глаза. Глаза не видели ничего.

"Скверно, если ослеп. Как же тогда быть?"– поду­малось Фёдорову. В прошлый раз зрение вернулось почти сразу же вслед за слухом, а теперь он слеп, как крот, чёрт возьми! Тогда ничего сделать не удастся. Но ведь так не должно быть! Если уж ему удалось, используя силы природы, вернуться сюда, в прошлое, на четверть века назад, то он и дальше должен оставаться активным элементом во взаимо­действии сил, участвующих в событиях бифуркации. Стоп! А откуда такая уверенность, что он попал в прошлое?! Звуки, запахи. Да, недаром индейцы в память о событиях продуманно собирали пучки трав с определёнными запахами. Запахи не обманут, точно напомнят о давно минувшем и о былых переживаниях. Так что, если обоняние его не подводило, он сейчас определённо в том периоде прошлой жизни, когда снимал комнату в домике на Бакунинской.

Но было и ещё одно обстоятельство, которое тоже тревожило Фёдорова: он не чувствовал своего тела и не мог пошевелиться. „Так, давай-ка, вспомни, чем ты занимался 26 лет назад поздней осенью!" – приказал себе Алексей Витальевич. Так, диссертация была написана (мелькнула мысль: „Интересно, а смог бы написать её сейчас?"), переговоры о защите. Так! Потом смерть Брежнева, траур, сокращение штатов.

Постепенно ему удалось мысленно восстановить довольно точную схему ключевых событий своей жизни двадцатишестилетней давности. Осознав это, он несколько расслабился и понял, что лежал всё время на спине, почему– то крепко сжав кулаки и плотно зажмурив глаза. После первой попытки он чувствовал себя иначе. Обстоятельств прошлой жизни в тот раз вспоминать не пришлось. Открыв глаза, он отчётливо, насколько это позволял серый свет раннего осеннего утра, увидел обстановку комнаты: стол слева от дивана, тумбочку с пишущей машинкой, кривоватый деревянный стул, прямоугольник двери с пробивавшимся в щель желтоватым светом. Фёдоров поднялся, включил настольную лампу, заправил постель, надел висевшие на спинке стула брюки, рубашку и пиджак, вид которых он основательно подзабыл, но обоняние утверждало – это его повседневная одежда. Тем временем шаги снаружи его комнаты стихли. Затем он услышал приглушённый скрежет тяжёлой калитки, притворяемой хозяйкой, и щелчок замка, закрываемого ею на ключ.

Фёдоров бодро вышел из комнаты, осмотрелся. Да, он на Бакунинской улице в Воронеже. Частный домик, в котором он за 25 рублей в месяц снимал комнату, состоял из холодной прихожей, в которой стоял рукомойник, далее следовала кухня с печью-плитой, слева от которой находился вход в его комнату, а прямо – короткий коридор, ведущий в гостиную хозяйки, сообщавшуюся с её спальней. Алексей прошёл в гостиную (что, по условиям соглашения с хозяйкой дома, ему вообще-то делать не рекомендовалось) и по­смотрел на отрывной календарь, висевший на стене: вторник, 2 ноября 1982 года. Рядом на столе лежали оторванные листки за 1 ноября и 31 октября – с какими-то кулинарными рецептами. Всё это смутило Фёдорова. Во-первых, он рассчитывал здесь оказаться на несколько дней раньше – в субботу или воскресенье. Тогда бы у него было время на акклиматизацию в прошлом и на повторение вызубренных сведений о событиях периода, в котором он очутился. Да и план действий следовало ещё раз продумать – продумать уже здесь, на месте, с учётом тех мелочей повседневности, которые почти начисто забылись за четверть века и в результате всех пережитых им потрясений. Теперь времени не оставалось ни на что.

На работу он, конечно же, сегодня не пойдёт. Значит, будет прогул, который тоже может отразиться на после­дующем развитии событий. Он решил сделать так: пешком на вокзал, заодно уточнить в кассе сегодняшнюю дату (хозяйка, случалось, забывала ежедневно срывать листки календаря), затем час-два побродить по городу, послушать разговоры людей в магазинах, на улице, в городском транспорте, потом – сюда, на квартиру, пробежаться по плану действий и продумать версию своего двух-трёхдневного отсутствия для хозяйки. Алексей достал из кармана брюк кошелёк. Маловато! Открыв ключом чемодан, стоявший под диван-кроватью, Фёдоров вынул из потайного отделения свои запасы. Здесь было более трёхсот рублей. Подумав, Алексей взял 15 красных десяток, выглядевших теперь для него довольно непривычно. Наверное, и в его внешнем облике, точнее – в манерах, движениях, появилось что– нибудь, что ощутимо отличает Фёдорова от него самого, но прежнего. Ну, что же, в Москве это может сыграть положительную роль, а вот здесь, "дома", скорее всего, осложнит существование.

Размышляя так, Алексей Витальевич сбросил пиджак, и быстро освежил лицо у рукомойника. После этого оделся и пошёл пешком на вокзал, ведь расстояние не превышало двух километров. Совсем уже рассвело, но день обещал быть пасмурным и холодным. В его памяти город, особенно Бакунинская улица, был грязным и неухоженным. Сейчас же он видел всё совершенно иначе, другими глазами. То, что раньше воспринималось как грязь и неухоженность, понимались им теперь как некоторая небрежность в явно регулярной уборке и определённая нехватка средств. В срав­нении с тем, во что превратились русские города в ельцепутии, Воронеж 1982-го казался образцом порядка и чистоты. Никакого мусора на тротуарах, никаких ям на проезжей части. Да, местами на асфальте нечто буро– мокрое. Но это – просто раскисшая от осенних дождей пыль. К тому же – и тут и там – следы мётел дворников. Никакой американизированной рекламы, ни одного слова на омерзительном американском наречии! Вот рабочие укра­шают здание лампочками и праздничными транспарантами. А здесь – огромная афиша нового советского фильма "Ожидание полковника Шалыгина" с Борисом Галкиным в главной роли. Кажется, примерно в эти дни Фёдоров и посмотрел этот отличный фильм в своей прошлой жизни: не то 31 октября, не то – 6 ноября.